From womb to tomb (с) // You're surrounded by armed bastards! (c)
Мой фанфик, написанный месяца два назад. Хотелось бы поделиться своими соображениями по поводу Last Exile с другими поклонниками сего замечательного произведения. Предупреждаю сразу:
а) Фанфик большой.
б) Огромная просьба не возмущаться после прочтения первых 2-х абзацев "Причём тут "Изгнанник"?".
в) Критика очень приветствуется. Буду рада услышать стОящие замечания.
Заранее спасибо.
читать дальше
15 ноября 2095 г.
Только что вернулся с границы, проверял документы по металлокаркасам внутреннего оборудования кают. Создаётся впечатление, что у них просто хронические проблемы с таможней. Вопрос в другом: в чьих это интересах? Да, в наших, конечно, тоже, но разве Экзайл не подлежит мировому соглашению, разве это - обыденный проект, в котором нет ничего из ряда вон выходящего? Хотя для меня, наверное, нет: я, можно сказать, вырос при нём, Экзайл стал мне вторым домом. Страшно представить, какая работа была проделана. Страшно. Немыслимо. Даже мне и даже сейчас. А ведь сделали, всем миром, а точнее, учёными разных стран, разных национальностей, говорящих на разных языках, принадлежащих разным религиям – я уже не говорю о взглядах, характерах, убеждениях каждого человека в отдельности. Лучшими учёными, избранными. Это ж какой коллектив работал!
Наверное, сейчас мои слова звучат глупо, но я с детства не могу бросить привычку оглядываться на мнение других, даже в своём дневнике, который кроме меня всё равно никто не прочтёт. Хотя бы с точки зрения логики – кому интересны личные записки сына Главного Инженера Экзайла? Я такой, как и все.
Кстати о моём отце. Он странный человек, но он не всё время был таким – я помню, хоть и смутно, как он, обыкновенный инженер ракетного комплекса, таскал нас с сестрёнкой на руках, катал на шее. Мы вместе ездили на Пруды рыбачить (жаль, теперь подобных экскурсий уже не существует). Да много чего, если так мозаику памяти по кусочкам собирать. Любящий отец двоих детей, глава семьи. А потом... я плохо помню – дни слились в одну линию воспоминаний: отец стал реже появляться дома, часто уезжал за границу, мы месяцами не видели его. Нас с Юлей устроили в школу-интернат с физико-математическим профилем. Приезжали домой только на летние каникулы, но, можно сказать, не особо ждали этого – в школе было куда интереснее; сложно было, да, но мы старались, учились. Чувствовали ответственность за своё будущее, за будущее своей семьи, Родины, наконец. Как-то старались, не запускали, совесть не позволяла. С сестрёнкой вместе держались, друг за друга горой, да и друзья в случае чего выручали. Разные были, впрочем. Неприятностей тоже хватало.
Но один случай всё-таки хорошо запомнился, острым холодным шипом сидит в памяти, мучает, не даёт покоя. Мама прислала письмо, что плохо себя чувствует, просила приехать; отец пропадал на ракетной базе, он уже тогда начал разработку «Экзайла», я же готовился к экзамену по химии, а с ней у меня очень часто проблемы были. У нас, чтобы уехать в учебное время, требовалось пропуск специальный от директора получить, а тут администрация заартачилась: перед экзаменами, может, ничего серьёзного и не произошло, а он уехать хочет. Я, конечно, мог бы добиваться, просить, но махнул рукой, с Юлей решили – она поедет, поможет матери, тем более, что сдала все экзамены досрочно. Эх, Юля. Золотая моя сестрёнка. Я только через три дня узнал, что кто-то под дом заложил взрывчатку.
Дальше – не помню. Отец стоял, прищурившись, смотрел в небо, народу было много, все в чёрном или сером. Серый осенний день, сырой, промозглый, и эти свежие могилки, ограды и кресты, кресты. Ржавые, покорёженные, покрытые плесенью, а ближе совсем новые, белые. Сырая земля… Я тогда спросил отца, где они сейчас. Он взглянул мне в глаза, сказал: «Вне зоны нашей досягаемости». Повернулся, надел шляпу и быстрым шагом направился к автомобильной стоянке. Я нагнал его.
- Ты возвращаешься к «Экзайлу»?
- Да.
Мы помолчали. Пропитанная влагой земля чавкала под ногами. Было тяжело; такое чувство, что сейчас произойдёт что-то важное, значимое, но зависит это только от тебя. Вот сейчас он сядет в машину, уедет, и я пойму, что время было упущено.
- Что мне теперь делать?
Он пожал плечами.
- Жить.
- Как?
- Как сочтёшь нужным.
В газетах писали об ужасном теракте, подозревали экстремистские группировки, агентов «СPO», причём я сам склонялся больше ко второму мнению, но между тем именно после этого случая окончательно решилась моя судьба. Я, девятнадцатилетний студент, без одного года выпускник, на собственные скопленные от стипендии и заработка деньги купил билет и в тот же вечер вылетел в Канаду. Поступил так, как счёл нужным – стал одним из механиков «Экзайла».
О последнем оставшимся в Высшей школе учебном сезоне я не жалел – здесь, в Санди Майнс, я получил гораздо более высокое образование, не говоря о постоянной практике – куда школе до этого! Нам приходилось не просто строить по уже готовой схеме – мы должны были сами составлять их, делать пробные испытания. Исследовательские ракеты в другие галактики были запущены уже давно, так что в плане выбора подходящей планеты нам, можно сказать, повезло. Но одно дело – маленький исследовательский спутник, техника, и совсем другое – переселение целой цивилизации, целого народа, целого мира.
Работать приходилось на износ, сроки крайне малы – восемь лет. В работе забываются все личные переживания, остаются только физические потребности, поверьте мне, я знаю. За шесть лет мой уровень квалификации буквально взлетел – начав механиком, сейчас я Заместитель Главного Инженера, причём продвигался по служебной лестнице отнюдь не за счёт отца. Он всегда говорил: «Всего в жизни добивайся сам». Да, и я добился, смог. О том, какую цену пришлось заплатить, я не стану писать – не привык оглядываться в прошлое, переживать повторно уже минувшее и, таким образом, жалеть себя.
(Кажется, я сам себе противоречу. Неважно.)
Не могу не восхищаться своим отцом и другими людьми, стоявшими у истоков «Экзайла» - их фамилии будут скрыты в интересах конфиденциальности, если кто-то всё же возьмёт этот дневник в руки. Как вовремя они начали, каких высот смогли достичь! И дело здесь не в слепом поклонении – причина лежит куда глубже. СPO. Control Population Organization, или Организация по контролю численности населения. Самая мерзкая, грязная, но самая сильная мировая банда, опирающаяся на факты, с которыми невозможно поспорить. А факты вот какие: я меньше всего биолог, но даже мне понятно, что рост популяции того или иного вида неизбежно ведёт к ухудшению условий существования данного вида. И, как не прискорбно, я должен сознавать, что человек – тот же самый биологический вид, только ещё более опасный, так как сам создаёт условия своего проживания.
В двух словах: планета переполнена. Но методы, которыми предлагают воспользоваться члены CPO, ужасны по своей природе. Массовое уничтожение населения, мирных жителей, стариков, женщин, детей путём применения оружия общепоражающего действия. Всё ради статистики, ради горстки выжившей элиты, избранных, так сказать. При этом путь осваивания новых планет они не принимают как таковой. Самая сильная группировка, и то, что раньше было поводом к скандальным статьям, теперь обернулось страшной реальностью. Ради статистики… А вы, избранный, попробуйте жить, если всю вашу семью завтра затолкнут вместе с тысячью других семей в газовую камеру, и вы больше никогда не увидите их! Сможете?
Впрочем, эти записи всё равно никто не прочтёт, что я тут, комар, призываю к порядку сильных мира сего. Но совесть у меня болит. Другие, вроде бы, излечиваются постепенно, а я не могу. Так как понимаю, что наш «Экзайл», по сути, ничем не лучше CPO, разве что имя помелодичнее. Ведь не можем мы, даже приложив все усилия, забрать с собой в новый мир (ему, кстати, дали оригинальное название: «Престел», надо будет спросить, чья идея) всех людей земного шара, да и ещё обеспечить сразу всем достойное существование. Не будет этого. Сила действия равна силе противодействия – вечные две стороны одной медали. 10000 человек, может, чуть более – и все. И один пилот, однако его пока что нет.
Создатели предусмотрели, вычислили вероятность развития такой ситуации; но мало вычислить – важно убедить в этом всех, важны деньги, ведь без них одни слова ничего не стоят. Нужно оборудование. Нужны эксперименты. Нужна техника. И так далее – я специально не загружаю дневник физическими изъяснениями, математическими выкладками, так как, во-первых, я это делаю на работе, а на данный момент отдыхаю, а во-вторых, это никому, кроме меня, не покажется интересным: те, кому надо, и так знают, а у прочих голова кругом пойдёт. Одним словом, колоссальные затраты.
С CPO мир находится в состоянии если не прямого конфликта путём вывода вооружённых сил, то, по крайней мере, ведёт холодную войну. Ужасная путаница: каждый преследует свои личные цели, политические верхушки некоторых государств надеются попасть в так называемый «список живых», народ бастует, масла в огонь подливают бесконечные терроры как со стороны CPO, так и обыкновенные мародёры и бандиты. Солдаты кажутся бесполезным, пушечным мясом – правители держат руку на кнопке. Правда, пока сознают, что если шарахнут, ни о каком экологическом равновесии для выживших речи идти не может – голос подобных защитников пока ещё в силе… Ничто так не расшатывает государство, как война.
И в этих условиях рождается Экзайл, вернее, он уже рождён, но опоздай создатели хотя бы на год – и такая надежда бы умерла. Нет, СРО не собирается уничтожать Экзайл, ему всё равно. Но он хочет поскорее покончить с этой грызнёй огромных народных масс, покончить, расправиться единым духом, чтобы больше такой вопрос не стоял ещё очень долгое время. Поэтому ставит сроки, и дальше его уже ничто не интересует.
Рука писать устала. Почему я рассказал те отрывки из своей биографии, которые счёл нужным? У меня пропал старый дневник, который я вёл с самого детства – сначала развлекался, а потом в привычку вошло, и не могу никак оторваться. Оно, наверное, к лучшему, не курение, здоровью не вредит. Разве что пальцы болят потом. Так вот, я потихонечку привёл в порядок картину прошлых лет. Кроме одного… Но сейчас я уже не могу об этом рассказывать, а отметить просто как факт – никогда себе не прощу. Поэтому оставлю до следующей возможности посидеть в тишине в свободное время, а сейчас, выбросив из головы мысли о предстоящей поездке (опять-таки!) на границу, отправляюсь спать.
17 ноября 2095 г.
Дьявол! ЧТО за топливо они мне залили сегодня? Мотор полетел напрочь – отремонтировать его для меня, конечно, не слишком большая проблема, но почему я должен это делать, когда меня уже зовут на совещание? Хорошая перспектива на сегодняшний вечер, особенно если учесть количество смет и чертежей, присланных мне за все дни моего отсутствия на Экзайле! Трудность в том, что самому сделать легче, чем проверять каждый файл на наличие ошибок. Жан Эраклеа обещал помочь, но придёт ли, вот вопрос.
И меня не волнует, есть у них там демонстрации или нет – мы едем по долгу службы. Для кого стараемся? Напишу премьер-министру, чтобы следил за своим народом. Я такого больше терпеть не намерен.
Всё, осталось пять минут.
18 ноября 2095 г.
С момента написания прошлой записи прошло не так уж много времени, но так как стрелка на часах давно перевалила за полночь и неуклонно приближается к трём, со смелостью ставлю уже сегодняшнее число. Перед тем, как рассказать, что произошло, и почему я так разозлился, замечу одну интересную особенность человеческого организма: если долго не даёшь себе спать, то через некоторое время желание лечь пропадает и клетки мозга приходят в возбуждение. Голова становится если не ясной, то способной работать уж точно. Однако это чревато: за три-четыре бессонные ночи можно поплатиться тяжелейшим нервным срывом, вызванным перенапряжением и свалиться с какой-нибудь пустяковой болезнью из-за ослабленного иммунитета. Собственно, заметил я это давно, но выразил так красноречиво впервые. Шутка.
События вчерашнего дня. Утром, как и было запланировано, сделал ещё один выезд к таможне – подошла наша очередь, но из-за неполадок с документами нас держали три дня, когда кого-либо другого, кроме Главного Инженера или его Зама они не воспринимали. У отца и так в руках все нити проекта, и ему просто невозможно всё бросить и разбираться с пограничниками. Дело даже не в разборках, самое главное, нас пропустили, но попросили сопровождать фуры к месту назначения.
Я не знал, что в городе К…е проводился митинг, эта новость не мирового масштаба, печатается только в местных газетах, к «Экзайлу» никакого отношения, казалось бы, не имеет. Я ошибся. Самое негативное отношение – эти массы разгорячённых людей с транспарантами «Мы за мир», осаждавшие дом мэра, при виде нескольких фур окончательно потеряли голову и кинулись едва ли не под колёса. Я понимаю смысл их восстания, против С.Р.О., но при чём здесь мы? Явление массы, по-другому это никак нельзя объяснить.
Они возмущались, что деньги утекают на эфемерное путешествие для богатых. Нет, в этом мы коренным образом отличаемся от С.Р.О. – на Экзайле отправятся представители нескольких семей вне зависимости от их нации, положения в обществе, состояния, вероисповедания, цвета кожи и т.д. Но в чём-то они правы, я уже говорил. Простите. Но это единственный выход.
Они попытались выбить стёкла, орали, лезли на капот – благо, у водителей нашлись баллончики со слезоточивым газом, их пришлось незамедлительно применить. Мне очень жаль, надеюсь, пострадавшие быстро пришли в себя.
Тут, когда самых активных удалось мало-мальски унять (подоспела и полиция, отдельное ей спасибо, за то, что с самого начала глазела по сторонам), я обнаружил, что мотор у меня заглох и не заводится. Я в сердцах едва не сломал рычаг, обругал всех на чём свет стоит, выбрался из машины и, стараясь не оглохнуть от шума, заорал водителям, чтобы они дальше добирались самостоятельно и меня не ждали. Дорога была им известна, как и непреложное правило: уберечь груз любой ценой, поэтому долго упрашивать не пришлось.
Я остался. Сидел, задраив стёкла и двери, ждал, пока народ угомониться, время от времени проверяя двигатель - тот предательски молчал. Где-то через час в окошко постучался молодой полицейский, поинтересовался, всё ли в порядке. Убедился, что я не ранен, выслушал мою гневную тираду о том, что должна делать полиция, чтобы не допускать подобных инцидентов и вообще извещать надо было о такого рода мероприятиях, но согласился помочь с мотором. Хороший паренёк, не стал огрызаться, потом немного совестно стало, что собаку на него спустил как на первого попавшегося под руку, да он отмахнулся, сказал: «Бывает!». Осмотрели двигатель. Тут, у меня, без похвал, опыта и знаний больше, но без его запчастей я бы и метра не проехал. Наладили кое-как. Экотопливо, называется, залили; удивляюсь, как до К….а доехал – октановое число зашкаливает. Отсюда – окисление со всеми вытекающими последствиями, причём «вытекающими» и в прямом смысле слова тоже. Далее останавливаюсь, потому что дал слово не вдаваться в науку.
Залили новое топливо – не 95, конечно, но всё лучше, чем ничего или эта дрянь. Поблагодарил парня, выяснил, что зовут его Франсуа, к «Экзайлу» относится положительно, но Землю, говорит, никогда не покину, что бы ни случилось. До конца останется - только какой он, конец-то будет? Мне бы такой патриотизм – свой уже подавил, настоящим космическим волком сделался, ан нет, не до конца. Если подумать – Земля. Слово - 5 букв. Наше всё. Наше исконное, наш прародитель. То, откуда всё началось, и куда, надеюсь, мы, люди, всё же возвратимся, на нашу Голубую Планету. Есть такое чувство – голос дома.
Окончательно починил двигатель, уже добравшись до «Экзайла».
Производственное совещание, о котором уже упоминалось, проводилось для более чем узкого круга людей – считая со мной 7 человек. Прислали обещанную программу кодирования организма. Это – особая вещь, хитрая и непонятная не только в своём устройстве, но и в назначении. Я не понимаю, какую цель преследует отец, для чего он идёт таким сложным путём, неужели нет другого варианта управления Экзайлом? В конце-концов, это космический корабль, необычный, да, но и не живое существо, каким он его считает. Иногда мне кажется, что отец слишком трепетно относится к своему детищу, уверяя всех, что возможности Экзайла неограниченны вложенными функциями, он будет совершенствоваться самостоятельно и ещё проявит себя. Скептически ухмыляюсь. В чём? Да, Экзайл язык не повернётся назвать железякой, он красив, гармоничен, изящен, прекрасен, совершенен, если хотите. Но это корабль. Не более. Наверное, отец слишком много сил вложил в его создание, поэтому идеализирует его. А что же я? Я остаюсь сухим прагматиком.
Данная программа предназначена для пилота – единственного члена экипажа Экзайла. Экзайл должен быть настроен на пилота, слушаться только его голоса. Причём не только голоса – определённых фраз, смысл которых мне лишь слегка понятен. Очень раздражает, что даже я, Зам Главного Инженера, вижу перед собой сплошные загадки, в которых как раз и содержится самая суть. Между тем никто специально ничего не скрывает, в первую очередь отец, и это злит больше всего.
Отец называет ключевые фразы мистериумами, всего их четыре, они приводят в действие четыре основные системы Экзайла. Пилот, с помощью программы, кодируется на вторую часть всех мистериумов, первую же часть придётся произнести другому человеку. Все тексты мистериумов будут храниться в строжайшем секрете. Но разве сам Экзайл – не есть главная тайна? Пилот нужен Экзайлу не всё время – если форсирование между Землёй и Престелом осуществляется периодически, пилот может и отсутствовать на борту, однако для того, чтобы произвести первоначальный запуск, он необходим. Это я передаю со слов отца. Пока он говорил, в моей голове никак не укладывался вопрос: к чему такие сложности? Но довольно об этом. Экзайл наделён совершенным двигателем, способным работать очень и очень долгое время без какого-либо ремонта, и в этом наша гордость.
Однако есть одно обстоятельство, показавшееся мне странным. Экзайл навсегда настраивается на пилота, получается, последний является его узником. Когда я спросил, какими методами было достигнуто это, мне ответили, что программа действует на генную информацию человека таким образом, что затормаживает его рост и способствует бесконечному восстановлению любых клеток. Не знаю, что там с клетками, но главное: пилот живёт вечно, до тех пор, пока существует Экзайл. Это две неразделимые составляющие, но если Экзайл – всего лишь корабль, то пилот – человек. Разве человек – это так уж мало?
Отец отказывается говорить со мной на эту тему, считает, что одна человеческая жизнь не перевесит общего блага (пресловутое «общее благо»!), цель оправдана средствами. К тому же пилот не умирает, просто навсегда застывает в том возрасте, когда на него подействовали программой.
Разве они не представляют – «жить вечно»? Да и я не очень представляю. А кому-то придётся так жить. Кому – неизвестно, пилот пока не найден.
На этом завершаю третью запись. Кстати, Жан Эраклеа помог, и очень существенно, без него я бы, пожалуй, не справился. Он хороший работник, мастер своего дела, но ведёт себя чересчур высокомерно, и его бесконечные шуточки действуют на нервы.
26 ноября 2095 г.
Я в городе, в своей старой квартирке, которую снимаю вот уже полгода, на столе – чашка горячего ароматного кофе, чтобы не уснуть. За окном уже стемнело, температура резко упала, если выйдешь на улицу, в лицо летит колючий снег. Этот вечер для меня – последний в городе, я мысленно прощаюсь с ним, с его серыми, но до боли любимыми улицами, с его парками, строениями, свежей травой по весне, которую я больше никогда здесь не увижу, с его палатками, магазинами, машинами, с его неповторимым обликом. Я побывал в многих городах, но сейчас хотел бы сказать «прощай» каждому из них, ведь наше путешествие – не переезд из одного города в другой, и даже не переселение с материка на материк – мы отправляемся в абсолютно новую, неизведанную галактику. Мы, все 10000 человек, прошли жёсткий отбор физически здоровых, ведь осваивать новый мир могут только крепкие, сильные люди. Несмотря на то, что давление, состав атмосферы, почвы практически не отличается от Земного (уникальный двойник), придётся привыкать к ней, увеличивать свою популяцию, чтобы выжить.
Пожалуй, сегодня я буду сентиментальным, но, хотя я люто ненавижу это слово, искренне надеюсь, что данное сообщение никогда не будет никем прочитано – не хотелось бы краснеть потом за свои слова. Я взял из дома несколько вещей, которые послужат мне напоминанием о Земле. Одну из них я сейчас положил перед собой, рядом с чашкой остывающего кофе, от которого тонкой белой струйкой к потолку тянется пар. Это фотоальбом с детскими фотографиями, это – атрибуты памяти. Архивы. Здесь около 30 фотографий, но я подолгу рассматриваю лишь самые любимые. Здесь – наш деревянный дом под Томском, ещё живы мамины родители, мама тоже здесь, держит меня на руках, я ловлю погремушку. Не знаю, что за освещение, но лица все такие добрые, будто светятся изнутри. Это уже родилась Юля. Я не помню её совсем маленькой, наверное, потому что сам был таким в то время. А вот, оказывается, как. Ещё несколько фотографий… Отец посадил на лошадь, я тогда так боялся, сидел, вцепившись что есть силы в луку седла, а она под тобой шевелится… Незабываемое ощущение. Страшно, и в то же время здорово, но я, как и всякий мальчишка, старался не показать виду, ещё пятками лягал. Для храбрости, видимо.
Пруды. Любимая фотография – вся наша семья (дедушка и бабушка к тому времени умерли) на холме, а за спиной яркими пятнами светлеют несколько чистых озёр, окаймлённых валунами. Мы ездили туда ловить рыбу, купались. Посередине стоит отец, держит за руку маму. Они оба улыбаются, мама тихо и спокойно, от её улыбки всегда становилось тепло, отец широко, радостно, приставил руку в толстой перчатке к шлему, будто отдаёт честь, весёлые морщинки бегут от глаз. Рядом – дедушка Максим и бабушка Валя, папины родители. Дедушка, сухонький, похожий на стручок, что-то втолковывает бабушке, та беззлобно отмахивается и смотрит в кадр. Тётя Виталия со своим бородатым мужем. На переднем плане – мы с Юлей, держимся за руки, другие руки вытянули в разные стороны. Юля здесь в платье, золотые волосы развеваются по ветру, оживлённая вся, радостная. Я тоже веселюсь, но лицо почему-то немытое. Наверное, опять у берега с рачками возился.
Но здесь присутствует ещё некто, чьего имени я не называл. Он дружески обнимает за плечи отца, но его выражения лица разобрать нельзя – это место прожжено сигаретой. Я сам это сделал.
У отца в потайном ящике есть такая же фотография – один раз я видел, как он держал её в руках и что-то прошептал одними губами. Я хорошо помню этого человека, он не раз бывал у нас. Теперь о нём можно узнать через любые информационные источники – газеты пестрят сообщениями о С.Р.О., главой которого он и является. Сначала уехал в другую страну, прожил там семь лет, баллотировался куда-то в местную администрацию, затем вовремя понял и сумел использовать экономическую обстановку, оказался на гребне волны, которая и вынесла его в канцлеры С.Р.О. Предводитель данной организации, фактически – властелин мира, навязывающий простым смертным свои условия. С чего начинал и как высоко поднялся! Я поражаюсь столь быстрому взлёту, столь успешной политической карьере, но в то же время ненавижу его идеалы и ценности. Он отдалился от нас, его вычеркнули, вместо лица – чёрная обгорелая дырка, и лишь память отца хранит светлые воспоминания о своём брате, Владимире Ковалевском.
Последняя фотография из этого фотоальбома – куда более поздняя. Она даже не вставлена – просто вложена между последним файлом и обложкой. На ней - ракетная база, всюду снуют рабочие, чуть поодаль – служебные помещения. Я стою под руку с Мариной, рядом – её чемодан: она только что прибыла с вокзала. На шее, под воротничком, болтается массивный фотоаппарат – Марина репортёр, она всегда в эпицентре событий, не раз рисковала жизнью в погоне за лучшими кадрами. Что поделать – война уже началась, пусть и негласная. Я бережно сжимаю её руку, она смеётся. Марина. Короткая рыжая стрижка, серые выразительные глаза - бездонный колодец. Гордая, сильная личность, но вместе с тем добрая, душевная, самоотверженная. В ней каким-то непостижимым образом сочетался темперамент и мягкость характера. Упорная. Но не самоуверенная. И себя не пощадит, и другим отдыхать за чужой счёт не позволяла. Всегда первая, всегда готова, даже если и делает это впервые, но не глупа. Яркая, и в то же время тихая, хозяйственная. Уж если думает что, так без обиняков и скажет, и неважно, что как обухом по голове.
А за спиной – золотой, прекрасный, изящно вытянутый полумесяцем Экзайл… В лучах солнца искрит, светится, переливается, сияет мириадами солнечных зайчиков. Наше творение, наша золотая надежда.
Мы тогда ненадолго приехали сюда вместе – приблизительно год назад, она взяла отпуск, мне отпуск брать было нельзя, но я всегда находил время, чтобы поговорить с ней. Мы встречались уже довольно долго, Марина также была противников С.Р.О., снимала на видеокамеру «предварительные меры» их устрашающей деятельности. Она разговаривала с обречёнными на смерть жителями города, зараженными тифом, который аэрационным путём распространили по окрестностям самолёты С.Р.О. Не боялась заболеть. Вела репортаж с места выступления обезумевших демонстрантов (на собственном опыте знаю, насколько это страшно), поджигавших машины, несколько раз доводилось ей присутствовать и во время бомбардировок. На вопрос, не страшно ли ей, пожимала плечами: «Работа такая».
В апреле она отправилась по работе в Лос-Анджелес, была приглашена в качестве репортёра на Всемирную конференцию С.Р.О. Последний раз, когда я её слышал, она звонила из Германии, сердилась, что с рейсом какие-то задержки. Обычное столкновение с другим мирным самолётом С.Р.О., где-то посередине Атлантического океана – перепутали координаты. Навигатору дали пожизненный срок. Сколько уже крушений – вздохнёшь, но не задумываешься, какого другим людям, получившим известие о том, что их родных или любимых больше нет.
Но мне тяжело. Болит душа, когда вспоминаю её, гляжу на эту фотографию, где она улыбается, она счастлива. Ведь, то, что я говорил ранее, пытаясь описать её – это только жалкие судорожные слова. Когда истинно любишь, то тебе нечего сказать, если любимый рядом – вы понимаете друг друга без слов. Если нет, то слова бессильны против разлуки, которая будет тянуться до конца оставшегося в живых. Я надеюсь, что и в последний момент она была счастлива, что не зря появилась на свете. Она всегда хотела летать.
Вот то, о чём я собирался рассказать ещё в первой записи, но это было последнее обращение к памяти, не считая того, что после её смерти я возненавидел С.Р.О., так как был убеждён, что его самолёт не случайно оказался там, что уж он вёз там – неизвестно, но точно не пассажиров. Опуститься мне не дала работа – С.Р.О. сократил сроки, и нам пришлось увеличить скорость строительства. Каждый был занят своим делом, у каждого этих дел было невпроворот. А теперь… неужели ВСЁ готово? Да, ВСЁ. Абсолютно. Кроме пилота. Отец дал задание найти его, но что именно он хочет? Почему не подойдёт любой человек, который бы согласился на это? Зачем такие сложности «принеси-то-не-знаю-что»? Я всегда уважал его, но не понимаю суть просьбы. Зачем? Кого именно нужно найти?
Кофе совсем остыл.
27 ноября 2095 г.
Я приобрёл нечто, о чём раньше даже подумать боялся. Марина погибла, все мечты о будущем семейном очаге канули на дно Атлантического океана, я выбрал, а точнее, вынужден был выбрать стезю космического волка, одинокого, независимого, ни к чему не привязанного. Я ошибся. Теперь я понял, как это замечательно, когда у тебя есть дети и ты можешь заботиться о них, мир сразу делается добрее, не обращаешь внимания на мелкие неприятности – что тебе до них, когда рядом – твоё счастье. Сейчас она тихо посапывает носиком в моей каюте, укрытая курткой – ничего более подходящего, увы, не нашлось, а я с замиранием сердца пишу у себя дневнике едва ли не дрожащей рукой – события минувшей ночи ещё не могут отпустить.
Я спал. Кажется, мне снилось, что мы уже летим на Экзайле, и с огромной смотровой площадки можно увидеть космические просторы, звёзды, словно островки, разбросаны на бескрайность в просторах Вселенной. Я был не тем, кто я сейчас, а маленьким мальчиком лет шести, заблудившимся в Космосе, возненавидевшим его непостоянство и бесконечность, я боялся, но не плакал, а продолжал смотреть в иллюминатор широко распахнутыми, по-детски бездонными глазами. Далее я наблюдал со стороны, теперь уже будучи мужчиной.
Малыш приблизился к экрану, занимавшему почти всю стену, и встал на красную платформу посередине – послышался скрежет, золотые щиты, составлявшие поверхность пола за платформой, разъехались в разные стороны, и из темноты образовавшейся бреши поднялся пульт управления, отдалённо напоминавший чёрное пианино, которое когда-то стояло у нас в детской. Пианино с множеством кнопок, клавиш, рычагов, снабжённых белыми греческими названиями, подчас сокращёнными.
Мальчик не испугался, не убежал, а принялся с любопытством осматривать пульт. Навстречу плыли звёзды. Неожиданно я почувствовал, какой гнетущей стала тишина, казалось, вот-вот лопнут барабанные перепонки. Я приблизился к малышу и взял его за плечи. Он вздрогнул. «Не бойся», - выдавил я, попытавшись улыбнуться. Наверное, вышло дико: он посмотрел на меня полными ужаса глазами и принялся вырываться. Я ещё крепче сжал руки. «Не бойся, - повторил я, - я не причиню тебе никакого вреда. Только согласись вести корабль. Ты сможешь, я знаю это. Мне известны все четыре мистериума, просто произнеси их вторую часть. У тебя нет выбора».
Он дёрнулся ещё раз, а я… я наслаждался своей властью. Теперь, вспоминая сон, я ненавижу того «я», того деспота, который так поступил, главное: я не вижу причины. Я не верю, как это мог быть я.
Я крепко вцепился в его худенькие, щуплые плечики, но он изогнулся, ужом выскользнул из рук и бросился к выходу – я лишь запоздало цапнул воздух, где секунду назад была его курточка. Я слышал, как он кричал: «Помогите! Помогите!», - тоненько, пронзительно, по-детски. Звук эхом отражался от посеребренных стен, усиливался, нарастал…
«Помогите! Помогите!» - слышалось откуда-то сверху. Я открыл глаза, не сразу сообразив, где нахожусь. Потом понял, что в шестиэтажном домике, в квартире, которую снимаю вот уже полгода. Взглянул на часы – полчетвёртого. Утро, а я так и не раздевался.
Шум усиливался, раздалось странное гудение, ко всему прочему добавилась возня, людские окрики, шарканье ног, топот и плеск воды. Кто-то бешено заколотил в дверь. Но мой вопрос: «Что случилось?» басом заорали: «Пожар!» На улице выли сирены – очевидно, пожарную уже вызвали. Я подхватил чемоданчик со всеми необходимыми вещами – их у меня было немного, сгрёб со стола фотоальбом, сунул его за пазуху, потом, за неимением ватно-марлевой повязки, сунул под кран полотенце и, набрав в рот побольше воздуху, выскочил на лестничную площадку.
Горело этажом выше. Дым чёрными клубами полз из приоткрытой двери, языки пламени уже лизали обшивку, оттуда же доносилось и гудение. Мимо меня пронёсся, перескакивая через ступеньку, толстый сосед с узлом в руках, прижимая к носу тряпицу. В другое время я бы посмеялся, но сейчас было не до того. Я уже намеревался последовать его примеру, как вдруг крики о помощи раздались с новой силой. Это был ребёнок. Он звал свою мать, но по каким-то причинам она не отвечала ему. Не дай Бог… внутри меня всё сжалось от ужаса, но я, пригнувшись, пулей взлетел на ещё один пролёт. В голове билась только одна мысль, заученная с первого класса: маленькие дети любят прятаться в шкафах и под кроватями, они надеются, что огонь их не найдёт. Надеются… Мне оставалось надеяться, что там ещё есть живые люди.
Крики смолкли. Я пинком вышиб дверь, перепрыгнул через порог и, пригнувшись, стараясь дышать как можно реже, выбежал в гостиную и огляделся. В соседней комнате свирепствовало пламя, лизало красными языками стены, выло, гудело, разбрызгивало жгучие искры. Мебель жалобно трещала, отекая и становясь чёрной, а после и попросту падала, сворачивалась, сгорала. Обои потемнели – огонь распространился и по ним. Дышать становилось труднее, я понимал, что положение моё отнюдь не безопасно, но двигался чисто на автомате, благодаря инстинкту самосохранения, так сказать. Пошарив сквозь дымовую завесу по углам и никого не обнаружив, я решил осмотреть другую комнату, до которой огонь ещё не добрался, однако дым уже стлался в щель над полом, поэтому нельзя было терять ни секунды.
Здесь было странно тихо – только огненные дорожки из-за порыва ветра распахнутой двери взметнулись повыше. Из-за дыма я практически перестал что-либо соображать и, потеряв координацию движений, едва не налетел на книжный шкаф, затем всё-таки взял себя в руки, протёр покрасневшие глаза – и увидел малышку, забравшуюся с ногами на диван. Она сидела зажмурившись, обхватив руками колени и уткнув в них голову – даже не пряталась, наверное, боялась выйти в прихожую и считала, что если не шевелиться, замереть, тебя не заметят, не тронут. Я подхватил её на руки – пушинка. Она даже не сопротивлялась, обвила шею ручками и отвернулась, стараясь не видеть обступающего огня. Неподалёку что-то рухнуло. Я выскочил из комнаты.
Теперь уже горело всё – тряпица пересохла и нужного эффекта не давала: я отшвырнул её в сторону, после чего рванулся к входной двери. Я хорошо помню, что мне было очень страшно – но не за себя. За маленькую девочку, умоляющую о помощи, которую я должен был спасти во что бы то не стало. Я не ставил это себе в подвиг – я был обязан.
Что-то треснуло позади – искры насыпались мне на спину и едва не прожгли до кости – по крайней мере, боль была ужасная. Я невольно вскрикнул и попытался отряхнуться. Слава Богу, куртка не загорелась. Ещё сильнее скрючившись, выскочил на улицу, прижимая к себе девчушку. Как раз вовремя – внутри что-то глухо ухнуло и обвалилось.
На улице уже собралась толпа – пожарники разгоняли их и направляли шланги прямо в окно пылающей квартиры. Тёмно-синяя канадская ночь, серо-чернеющий шестиэтажный дом с палисадником, и зарево, ярко-алое зарево, необычная подсветка изнутри. Суетящиеся работники пожарной охраны казались лишними, выглядели нелепо на фоне столь торжественного рассвета. Впрочем, я отвлёкся.
Я заметил, что малышка зашевелилась, открыла глаза и тут же их зажмурила. Я попытался улыбнуться ей – наверное, внешне я ничем не отличался от разбойника – обгорелый, волосы дыбом, в тлеющей куртке, со шрамом на полщеки. Но нет, вскоре она осмелела и спросила, кто я, захотела встать на ноги – я ответил, но на землю спускать не стал – на ногах у неё были только пушистые тапочки в форме лягушат, а температура ночью резко упала до пяти градусов. В свою очередь, спросил её имя.
- Аль, - ответила она серьёзно, потом прибавила: - Гамильтон.
Немного помолчав, снова задала вопрос:
- Где мама?
Я пожал плечами, потом спохватился, сказал:
- Где она была?
- Дома. Она спала.
Снова я увидел дверной проём с ярким огненным красным заревом по ту сторону. Оно, как живое, шевелилось, плясало, вставало на дыбы, взмахивало крыльями – а может, мне лишь почудились эти метаморфозы, к тому же, там не хватало свежего воздуха. Неужели она сгорела? Взрослая женщина? Я вытер ладонью лицо.
Оглушительно завывали сирены пожарных машин и «скорые», резали пронзительными визгами уши – я стал опасаться за самочувствие моей спутницы, но она выглядела более-менее нормально и была только сильно напугана происходящем. К тому же она, судя по выражению личика, не слишком доверяла мне и хотела вернуться домой. «Было бы куда», - усмехнулся я, оборвав поток мыслей. Огонь практически затушили, он уже больше не бушевал в окнах, уничтожился под струями огнетушителей и шлангов, оставив после себя тихо поблёскивающие угольки, мокрый пепел, сажу, грязь, чёрные пустоты и осознание того, что всё прошлое сгорело здесь, на шестом этаже кирпичного домика, на планете Земля.
Толпа мерно гудела и шевелилась, вздрагивая огромным туловом от ночной сырости и громко обсуждала потерю, но все эти возгласы, крики, говор, гомон, ругань, возня и прочее слились в один неясный, нечленораздельный шум. Вдруг он стал громче, оживлённее, послышался чей-то плач, толпа ахнула, расступаясь перед носилками, которые два дюжих пожарника вынесли из подъезда. Что-то бесформенное, вытянутое, накрытое тёмной тканью. Толпа волнами расступалась в разные стороны, отворачивалась, а потом провожала любопытными взглядами. Пожарники неуклюже топтались, пробивая себе путь к «скорой», рядом уже шли медсёстры, пытавшиеся, хоть и неумело, освободить дорогу. Процессия приближалась, я принялся протискиваться к носилкам, отталкивая встречных плечом, меня словно тянуло к чёрному объекту, недвижно лежащему на носилках, но при этом я старался не повредить Аль. Они были уже у машины, когда угол брезента завернулся под порывом ветра… все невольно отшатнулись, кто-то сдавленно закричал. На белом переносном белевшем в ночи ложе лежала женщина. Я понял это сразу, хотя она была практически сожжена заживо, кожа почернела, волосы обгорели, черты лица искривились в ужасной гримасе… Я не буду подробно здесь всё описывать, но на меня её вид произвёл огромное впечатление, едва ли не поверг в шок. Я не мог пошевелить, только наблюдал, как тело вносят в тёмные нёдра «скорой помощи», машинально закрыл глаза Аль рукой, но она громко взвизгнула и стала вырываться. Спрыгнула на землю, едва не упала, зацепившись шлёпанцем, поднялась и побежала со всех ног вслед уносящейся в ночь по шоссе машине, только колыхалось, наподобие светлячка, её беленькое платьице, озарённое масляным светом фонарей. Я кинулся следом и через пять прыжков настиг её – как раз вовремя: малышка повалилась мне на руки и судорожно зарыдала, снова уткнувшись в плечо. Я подхватил её. «Мама, мама», - всхлипывала она, признаюсь, у меня у самого сердце обливалось кровью, когда я нёс её к своему автомобилю. Толпа всё не расходилось – а, может, просто некуда было, и привычно провожала нас взглядом, перешёптываясь. Я погладил Аль по русой макушке, она сильнее прижалась ко мне. «У тебя ещё есть родственники? Папа? Бабушка?» - поинтересовался я. Она помотала головой. Я вздохнул и усадил девочку на заднее сиденье, снял с себя куртку, укрыл, так как она дрожала от холода. Куртка пахла перегаром и палёными синтетическими волокнами, однако была тёплой; Аль чуть слышно поблагодарила меня и завернулась в неё с головой. Я, поёживаясь, завёл двигатель и, вырулив на проезжую часть, неслышно покатил по привычной дороге навстречу светлеющему горизонту – к «Экзайлу», который, вероятно, остался единственным прибежищем для тех, кто так или иначе был изгнан из этого мира, на чьём пути судьбой был поставлен жирный крест и, чтобы остаться в живых, они были вынуждены искать другой мир.
Аль так и не просыпалась, только пробормотала что-то, когда я поднимался с ней в свою каюту. Так я и оставил её, маленькую, одинокую, теперь она полетит вместе с нами искать счастье и, возможно, (надеюсь) она найдёт его. Не здесь. Там. Миновав дорогу вне времени и пространства, преодолев Млечный Путь из мириадов звёзд.
Что-то я замечтался, меня охватило ни с чем не сравнимое тёплое чувство, я даже сам улыбаюсь, глядя на себя в зеркале. Неужели это я? А, между тем, мне предстоит разговор с отцом – он зачем-то вызвал меня. Надеюсь, не очередные неполадки – после сегодняшней ночи я совершенно без сил, к тому же ожоги на спине, пусть и несильные, – весьма неприятное ощущение, так что хотелось бы поскорее с этим покончить.
27 ноября 2095 г. (вечер)
Юля часто говорила, что не всё так просто, как кажется на первый взгляд. Но я не понимаю. У меня опускаются руки, и сижу, бессмысленным взглядом уставившись в одну точку, между тем Аль играет с какими-то винтиками у меня на кровати, невпопад отвечаю на её вопросы. Похоже, она уже обиделась. Прости, девочка, но мне сейчас правда есть, над чем подумать. Над чем, ха. Над глобальным и над твоей судьбой. По чьей-то иронии так получилось, что теперь я распоряжаюсь ей. Но это не приносит мне ни радости, ни удовольствия – я должен решать. И в этот раз я сознательно бегу от ответственности, казню себя в своих записках… Но мне не скрыться. Я должен этого сделать. Иного выхода нет.
Ты ещё не знаешь, как я терзаюсь от одной мысли, что возьму тебя за руку, спрячу, скрою под улыбчивой маской предательское волнение, возьму тебя за руку и поведу по серебристым коридорам Экзайла. А ведь ты покорно пойдёшь за мной, ты уже не чураешься меня, одинокая, ты быстро привязалась и смотришь на меня, как на защитника. Боже мой, как я мог знать, что так получится! Если бы мог! Я спас тебя от огня, я дал тебе жизнь, но теперь наступит куда более страшное испытание. Страшное, потому что вечное. Я улыбнусь тебе на прощанье. Почему на прощанье? Ты проснёшься всего лишь через полчаса. И не почувствуешь разницы. А вдруг почувствуешь? А вдруг не проснёшься? Если в аппарате допустили ошибку? Если она смертельна? Но даже если всё пройдёт гладко, ты уже станешь другой, хотя поймёшь это далеко не сразу. Ты скажешь, повинуясь приказу, вторую часть мистериумов, и мы отправимся в Престел. Что будет там? Что? Этот вопрос измучил меня. Почему тебе не оставят жизнь обычного человека, почему перед тобой невольно поставят выбор между смертью и жизнью вечной? Почему будет выбирать техника, такая холодная? Невольно – так как это вопрос выживания других изгнанников, нескольких сотен. Это вопрос, это цель нашего проекта. Но почему именно ты – пилот?
Отец говорит, что больше некому. Подходящая кандидатура, говоря современным языком. Отец усмехнулся и сказал, что я ещё слишком молод и цепляюсь за понятия. Я вспыхнул. Сирота, у неё не осталось ничего – разве этого мало? Зачем ставить такой выбор?
- У неё нет матери, значит, ничьё сердце не будет рваться от горя. К тому же, мы не убиваем её. Небольшой эксперимент во благо тех, кто выживет. Они и так не побоялись стать пассажирами Экзайла – что ещё ты от них хочешь?
- Я сам могу пройти этот «эксперимент».
- Нет, здесь нужны взрослые, я предчувствую, что они могут использовать Экзайл в личных интересах. Она подходит как нельзя лучше. Подумай только, какое счастливое совпадение. Признаться, в последний день перед отлётом я уже начал отчаиваться, что придётся брать на это любого ребёнка.
Примерно так сказал мне он. Ненависть душит, я сжимаю кулаки, Аль изумлённо глядит на меня из угла, я оттаиваю. Остаётся только ощущение бессилия – неужели всё окончательно решено? Чёртов С.Р.О.! Чёртовы Ковалевские! Чёртовы учёные! Чувствую, буквально ощущаю, как злость, словно дурман, обволакивает меня.
Но я не могу ненавидеть проект, не могу ненавидеть «Экзайл», не могу ненавидеть сотни отчаявшихся людей, бросивших всё ради неизвестного. Они тоже – изгнанники. Мы все. Планета изгоняет нас – прости, я думаю, когда-нибудь мы вернёмся. Я не могу… Тяжело… Нужно взять себя в руки… Ради всех. Прости, девочка, прости, если я ломаю тебе жизнь.
Тебя усыновят Гамильтоны – они хорошие люди, к тому же твои однофамильцы. А я… я что-нибудь обязательно напишу здесь. Через несколько дней, когда мы прилетим. Всё изменится…
Рисунок Аль.
Лави, взъерошенная и ещё окончательно не проснувшаяся, потянула ручки двери на себя и по низеньким деревянным ступенькам спустилась во двор, где уже стояла, накрытая от насекомых, бадья с водой, приготовленной ещё со вчерашнего дня и поэтому остывшей за ночь. Теперь в Анатоле воды было если не «залейся», то, во всяком случае, всем хватало. Лави с наслаждением потянулась и широко зевнула, затем сбросила крышку и, словно пловец, нырнула в бадью, точнее, опустила лицо и руки. После выпрямилась, протирая глаза, ещё раз плеснула на себя, довольно фыркнула и поспешила к сараю, отряхиваясь так, что брызги летели во все стороны. Первым делом надо проверить ваншип. Удостоверившись, что он находится в стадии «боевой готовности», ничто не сломано, а двигатель в полном порядке, она похлопала его по обшивке – ваншип ответил приятным звоном – и вернулась в дом.
В небольшой, залитой солнцем кухне уже ловко управлялась со сковородками Дуня – кто бы мог подумать, что из этой девушки-солдата Дизита, не знавшей в своей жизни ничего, кроме снегов, жёсткой дисциплины и сырого голубиного мяса, получится великолепная хозяйка? Лави была превосходным навигатором и механиком, знала толк в технике, но Дуня оказалась как раз тем человеком, который может зажечь этот «домашний очаг». В первую очередь, для Морана.
Девушки поздоровались. Лави, глядя на то, как работает Дуня, всегда поражалась её ловкости, но не завидовала, а иногда, в свободное время, брала у неё так называемые «уроки по ведению хозяйства». Сегодня, судя по ингредиентам, на завтрак всех ждали блины. Лави вынула из шкафчика хлебец, разрезала его на две части и, напевая традиционное: «Долька-долька, майонез – получился бутерброд», принялась делать сухой паёк в дорогу – сегодня утром они с Клаусом должны были доставить депешу в Минагис, и, скорее всего, вернутся к вечеру – необходимо ведь ещё получить ответ и посетить Её Высочество Императрицу. Завернув бутерброды и прихватив сумочку с водой, Лави опять помчалась в сарай, по пути ворча на своего друга, мол, опять Сонная Башка дрыхнет и, похоже, никуда лететь не собирается.
Нужно было заправить топливо; девушка, сидя верхом на ваншипе, с силой откручивала клапан – там что-то заело. Вдруг кто-то дёрнул её за рукав – Лави обернулась. Перед ней стояла Аль и сжимала в руках какой-то листок. Лави рукавом вытерла мокрый от напряжения лоб.
- Привет, - улыбнулась она. Потом нахмурилась.
Взгляд Аль блуждал по стенам сарая, она оглядывалась, комкала листок и точно хотела что-то сказать.
- Что такое? – встревожилась Лави, спрыгивая с ваншипа. Она обхватила Аль за плечи и присела на корточки – так было удобнее смотреть ей в лицо.
Девчушка протянула ей листок.
- Вот…
Лави удивлённо изогнула бровь – на обратной стороне был рисунок: чуть полноватый мужчина лет тридцати, в очках, с грустными глазами и тёмно-русыми волосами до плеч, которые, словно шапочка, покрывали его голову. Тоненькие усики вносили некоторый аристократизм. Одет в форму, но не из Дизита, не из Анатоля, не с Сильваны – тёмный пиджак, сверху чёрная с золотистыми дугами на плечах куртка – наверное, там холодно, тёмные штаны и тупоносые ботики опять-таки с золотыми дугами. Он стоял на лугу, под ногами – поникшие травы, а за спиной - Лави никак не ожидала – Экзайл. Такой, каким он стал после войны с Гильдией год назад – не монстром, не чудовищем, но приносящим жизнь межпланетным курьером.
- Сама нарисовала? Здорово! Кто это?
- Я не знаю. Мне приснилось. Я помню, что это когда-то было. Но не помню, что. Это было очень давно, - заключила она серьёзно.
Лави пожала плечами, продолжая рассматривать рисунок. Глаза Аль наполнились слезами.
- Лави… Вы ведь тоже уйдёте? И ты, и Клаус, и София? Все.
- Мы уйдём? Куда? Мы тут, – не поняла девушка.
- Как Дио, Гита, как… он, - она кивнула на картинку.
- А… ты имеешь в виду, - Лави осеклась. – Но так все…
- Что там такое? С добрым утром все! – в сарай вошёл сияющий Клаус, однако, заметив настроение девушек, стёр улыбку с лица и подсел рядом.
- В чём дело? – поинтересовался он.
Вместо ответа Лави протянула ему рисунок.
- Интересно. Я и не знал, что ты научилась так хорошо рисовать. Кто это?
- Она не помнит, но знает, что это когда-то было. Очень давно.
- Интересно, - Клаус повертел в руках листок и задумчиво поскрёб подбородок. – Совсем ничего? – переспросил он.
- Не-а. Ничего, - грустно ответила девчушка.
- А в чём причина? Ты из-за этого такая грустная?
- Аль боится, что когда-нибудь нас не станет, - снова ответила за неё Лави.
- Ну… Ну пока мы вместе. Будем вместе ещё очень долго. А потом… Люди не умирают, они просто улетают, - неожиданно нашёлся Клаус. - Далеко-далеко… в небо.
Аль тихо вздохнула, Лави машинально ковыряла бок ваншипа. Ребята помолчали.
- А вообще, у меня есть идея! – воскликнул юный пилот, вскакивая с колен. – Аль, у тебя есть карандаши? И ластик?
Малышка оживилась и, порывшись в кармане платья, вынула пару простой и синий карандаши и резинку.
- Замечательно! – Клаус перевернул листок и начертил три не совсем ровных кружочка.
- Что это? – недоверчиво покосилась Лави.
- Сейчаааас… Секрееет, - мальчик даже прикусил язык, старательно вырисовывая человеческие фигурки.
Девушки внимательно наблюдали за порывистыми движениями его руки. Он рисовал не очень умело – прочерчивал вспомогательные линии чересчур жирно, затем стирал их, но постепенно черты лица становились всё более похожими…
- Это мы! – радостно вскричала Аль и захлопала в ладоши.
- Ага.
- Только, - она указала пальчиком, - у тебя очень толстые руки. Как Дунины сардельки.
Все расхохотались.
– Ладно, хорошо, - отсмеявшись, выговорил Клаус и стёр руки совсем. – Рисуй ты. У тебя гораздо лучше получается.
У Аль действительно получалось гораздо лучше – ребята не знали, где они так научилась, но факт оставался фактом – линии ложились правильно, неярко - чтобы их потом легко можно было стереть - и верно. Вот уже стояли они, обнявшись, улыбающиеся Клаус, Лави и Аль. Ветер мягко перебирает волосы, одеты они в лётные костюмы. Где-то рядом должен быть их ваншип…
- А давайте нарисуем всех вместе? – оживлённо спрашивает Лави.
- А как же! Всех. Всех друзей!
Они так были поглощены рисованием, что не заметили, как в сарай вошли две девушки, первая немного задержалась у входа, вторая же, с короткой стрижкой, чеканным шагом направилась прямо к ребятам.
- Вот письмо, Клаус, привет, Лави, привет, Аль, – на одном дыхании произнесла она.
- Спасибо, Татьяна, - Клаус принял из её рук золочёный цилиндр с печатью из пяти звёзд. Девушка слегка улыбнулась; прибыв сюда, она снова стала той Татьяной, какой она была после их возвращения из пустыни. Алисия тем временем, приветливо улыбаясь, успела поздороваться со всеми и теперь внимательно разглядывала рисунок.
- Красота какая. Смотри, Татьяна!
Обрадованная Аль кинулась им всё рассказывать.
- Мы их нарисуем…
- Всех вместе…
- Устроим сюрприз…
- Когда прилетим…
- Думаю, они удивятся…
- И Дио!...
- И Дио...
- Он же наш друг…
- Ну а мы полетели, - крикнул уже из ваншипа Клаус, надевая очки. Лави подняла вверх указательный палец - Татьяна и Алисия ответили тем же.
- Полетели!
- Вперёд!
Двери сарая растворились, ваншип, разогнавшись, оторвался от земли и вскоре серебряной искоркой исчез среди белых облаков.
[ /MORE]
а) Фанфик большой.
б) Огромная просьба не возмущаться после прочтения первых 2-х абзацев "Причём тут "Изгнанник"?".
в) Критика очень приветствуется. Буду рада услышать стОящие замечания.
Заранее спасибо.
читать дальше
Пилот
Что покоится в глубинах памяти?
То, откуда всё началось, и к чему всё вернётся -
Голубая Планета.
(Мистериум Дома Гамильтон)
То, откуда всё началось, и к чему всё вернётся -
Голубая Планета.
(Мистериум Дома Гамильтон)
Виктор Ковалевский
15 ноября 2095 г.
Только что вернулся с границы, проверял документы по металлокаркасам внутреннего оборудования кают. Создаётся впечатление, что у них просто хронические проблемы с таможней. Вопрос в другом: в чьих это интересах? Да, в наших, конечно, тоже, но разве Экзайл не подлежит мировому соглашению, разве это - обыденный проект, в котором нет ничего из ряда вон выходящего? Хотя для меня, наверное, нет: я, можно сказать, вырос при нём, Экзайл стал мне вторым домом. Страшно представить, какая работа была проделана. Страшно. Немыслимо. Даже мне и даже сейчас. А ведь сделали, всем миром, а точнее, учёными разных стран, разных национальностей, говорящих на разных языках, принадлежащих разным религиям – я уже не говорю о взглядах, характерах, убеждениях каждого человека в отдельности. Лучшими учёными, избранными. Это ж какой коллектив работал!
Наверное, сейчас мои слова звучат глупо, но я с детства не могу бросить привычку оглядываться на мнение других, даже в своём дневнике, который кроме меня всё равно никто не прочтёт. Хотя бы с точки зрения логики – кому интересны личные записки сына Главного Инженера Экзайла? Я такой, как и все.
Кстати о моём отце. Он странный человек, но он не всё время был таким – я помню, хоть и смутно, как он, обыкновенный инженер ракетного комплекса, таскал нас с сестрёнкой на руках, катал на шее. Мы вместе ездили на Пруды рыбачить (жаль, теперь подобных экскурсий уже не существует). Да много чего, если так мозаику памяти по кусочкам собирать. Любящий отец двоих детей, глава семьи. А потом... я плохо помню – дни слились в одну линию воспоминаний: отец стал реже появляться дома, часто уезжал за границу, мы месяцами не видели его. Нас с Юлей устроили в школу-интернат с физико-математическим профилем. Приезжали домой только на летние каникулы, но, можно сказать, не особо ждали этого – в школе было куда интереснее; сложно было, да, но мы старались, учились. Чувствовали ответственность за своё будущее, за будущее своей семьи, Родины, наконец. Как-то старались, не запускали, совесть не позволяла. С сестрёнкой вместе держались, друг за друга горой, да и друзья в случае чего выручали. Разные были, впрочем. Неприятностей тоже хватало.
Но один случай всё-таки хорошо запомнился, острым холодным шипом сидит в памяти, мучает, не даёт покоя. Мама прислала письмо, что плохо себя чувствует, просила приехать; отец пропадал на ракетной базе, он уже тогда начал разработку «Экзайла», я же готовился к экзамену по химии, а с ней у меня очень часто проблемы были. У нас, чтобы уехать в учебное время, требовалось пропуск специальный от директора получить, а тут администрация заартачилась: перед экзаменами, может, ничего серьёзного и не произошло, а он уехать хочет. Я, конечно, мог бы добиваться, просить, но махнул рукой, с Юлей решили – она поедет, поможет матери, тем более, что сдала все экзамены досрочно. Эх, Юля. Золотая моя сестрёнка. Я только через три дня узнал, что кто-то под дом заложил взрывчатку.
Дальше – не помню. Отец стоял, прищурившись, смотрел в небо, народу было много, все в чёрном или сером. Серый осенний день, сырой, промозглый, и эти свежие могилки, ограды и кресты, кресты. Ржавые, покорёженные, покрытые плесенью, а ближе совсем новые, белые. Сырая земля… Я тогда спросил отца, где они сейчас. Он взглянул мне в глаза, сказал: «Вне зоны нашей досягаемости». Повернулся, надел шляпу и быстрым шагом направился к автомобильной стоянке. Я нагнал его.
- Ты возвращаешься к «Экзайлу»?
- Да.
Мы помолчали. Пропитанная влагой земля чавкала под ногами. Было тяжело; такое чувство, что сейчас произойдёт что-то важное, значимое, но зависит это только от тебя. Вот сейчас он сядет в машину, уедет, и я пойму, что время было упущено.
- Что мне теперь делать?
Он пожал плечами.
- Жить.
- Как?
- Как сочтёшь нужным.
В газетах писали об ужасном теракте, подозревали экстремистские группировки, агентов «СPO», причём я сам склонялся больше ко второму мнению, но между тем именно после этого случая окончательно решилась моя судьба. Я, девятнадцатилетний студент, без одного года выпускник, на собственные скопленные от стипендии и заработка деньги купил билет и в тот же вечер вылетел в Канаду. Поступил так, как счёл нужным – стал одним из механиков «Экзайла».
О последнем оставшимся в Высшей школе учебном сезоне я не жалел – здесь, в Санди Майнс, я получил гораздо более высокое образование, не говоря о постоянной практике – куда школе до этого! Нам приходилось не просто строить по уже готовой схеме – мы должны были сами составлять их, делать пробные испытания. Исследовательские ракеты в другие галактики были запущены уже давно, так что в плане выбора подходящей планеты нам, можно сказать, повезло. Но одно дело – маленький исследовательский спутник, техника, и совсем другое – переселение целой цивилизации, целого народа, целого мира.
Работать приходилось на износ, сроки крайне малы – восемь лет. В работе забываются все личные переживания, остаются только физические потребности, поверьте мне, я знаю. За шесть лет мой уровень квалификации буквально взлетел – начав механиком, сейчас я Заместитель Главного Инженера, причём продвигался по служебной лестнице отнюдь не за счёт отца. Он всегда говорил: «Всего в жизни добивайся сам». Да, и я добился, смог. О том, какую цену пришлось заплатить, я не стану писать – не привык оглядываться в прошлое, переживать повторно уже минувшее и, таким образом, жалеть себя.
(Кажется, я сам себе противоречу. Неважно.)
Не могу не восхищаться своим отцом и другими людьми, стоявшими у истоков «Экзайла» - их фамилии будут скрыты в интересах конфиденциальности, если кто-то всё же возьмёт этот дневник в руки. Как вовремя они начали, каких высот смогли достичь! И дело здесь не в слепом поклонении – причина лежит куда глубже. СPO. Control Population Organization, или Организация по контролю численности населения. Самая мерзкая, грязная, но самая сильная мировая банда, опирающаяся на факты, с которыми невозможно поспорить. А факты вот какие: я меньше всего биолог, но даже мне понятно, что рост популяции того или иного вида неизбежно ведёт к ухудшению условий существования данного вида. И, как не прискорбно, я должен сознавать, что человек – тот же самый биологический вид, только ещё более опасный, так как сам создаёт условия своего проживания.
В двух словах: планета переполнена. Но методы, которыми предлагают воспользоваться члены CPO, ужасны по своей природе. Массовое уничтожение населения, мирных жителей, стариков, женщин, детей путём применения оружия общепоражающего действия. Всё ради статистики, ради горстки выжившей элиты, избранных, так сказать. При этом путь осваивания новых планет они не принимают как таковой. Самая сильная группировка, и то, что раньше было поводом к скандальным статьям, теперь обернулось страшной реальностью. Ради статистики… А вы, избранный, попробуйте жить, если всю вашу семью завтра затолкнут вместе с тысячью других семей в газовую камеру, и вы больше никогда не увидите их! Сможете?
Впрочем, эти записи всё равно никто не прочтёт, что я тут, комар, призываю к порядку сильных мира сего. Но совесть у меня болит. Другие, вроде бы, излечиваются постепенно, а я не могу. Так как понимаю, что наш «Экзайл», по сути, ничем не лучше CPO, разве что имя помелодичнее. Ведь не можем мы, даже приложив все усилия, забрать с собой в новый мир (ему, кстати, дали оригинальное название: «Престел», надо будет спросить, чья идея) всех людей земного шара, да и ещё обеспечить сразу всем достойное существование. Не будет этого. Сила действия равна силе противодействия – вечные две стороны одной медали. 10000 человек, может, чуть более – и все. И один пилот, однако его пока что нет.
Создатели предусмотрели, вычислили вероятность развития такой ситуации; но мало вычислить – важно убедить в этом всех, важны деньги, ведь без них одни слова ничего не стоят. Нужно оборудование. Нужны эксперименты. Нужна техника. И так далее – я специально не загружаю дневник физическими изъяснениями, математическими выкладками, так как, во-первых, я это делаю на работе, а на данный момент отдыхаю, а во-вторых, это никому, кроме меня, не покажется интересным: те, кому надо, и так знают, а у прочих голова кругом пойдёт. Одним словом, колоссальные затраты.
С CPO мир находится в состоянии если не прямого конфликта путём вывода вооружённых сил, то, по крайней мере, ведёт холодную войну. Ужасная путаница: каждый преследует свои личные цели, политические верхушки некоторых государств надеются попасть в так называемый «список живых», народ бастует, масла в огонь подливают бесконечные терроры как со стороны CPO, так и обыкновенные мародёры и бандиты. Солдаты кажутся бесполезным, пушечным мясом – правители держат руку на кнопке. Правда, пока сознают, что если шарахнут, ни о каком экологическом равновесии для выживших речи идти не может – голос подобных защитников пока ещё в силе… Ничто так не расшатывает государство, как война.
И в этих условиях рождается Экзайл, вернее, он уже рождён, но опоздай создатели хотя бы на год – и такая надежда бы умерла. Нет, СРО не собирается уничтожать Экзайл, ему всё равно. Но он хочет поскорее покончить с этой грызнёй огромных народных масс, покончить, расправиться единым духом, чтобы больше такой вопрос не стоял ещё очень долгое время. Поэтому ставит сроки, и дальше его уже ничто не интересует.
Рука писать устала. Почему я рассказал те отрывки из своей биографии, которые счёл нужным? У меня пропал старый дневник, который я вёл с самого детства – сначала развлекался, а потом в привычку вошло, и не могу никак оторваться. Оно, наверное, к лучшему, не курение, здоровью не вредит. Разве что пальцы болят потом. Так вот, я потихонечку привёл в порядок картину прошлых лет. Кроме одного… Но сейчас я уже не могу об этом рассказывать, а отметить просто как факт – никогда себе не прощу. Поэтому оставлю до следующей возможности посидеть в тишине в свободное время, а сейчас, выбросив из головы мысли о предстоящей поездке (опять-таки!) на границу, отправляюсь спать.
17 ноября 2095 г.
Дьявол! ЧТО за топливо они мне залили сегодня? Мотор полетел напрочь – отремонтировать его для меня, конечно, не слишком большая проблема, но почему я должен это делать, когда меня уже зовут на совещание? Хорошая перспектива на сегодняшний вечер, особенно если учесть количество смет и чертежей, присланных мне за все дни моего отсутствия на Экзайле! Трудность в том, что самому сделать легче, чем проверять каждый файл на наличие ошибок. Жан Эраклеа обещал помочь, но придёт ли, вот вопрос.
И меня не волнует, есть у них там демонстрации или нет – мы едем по долгу службы. Для кого стараемся? Напишу премьер-министру, чтобы следил за своим народом. Я такого больше терпеть не намерен.
Всё, осталось пять минут.
18 ноября 2095 г.
С момента написания прошлой записи прошло не так уж много времени, но так как стрелка на часах давно перевалила за полночь и неуклонно приближается к трём, со смелостью ставлю уже сегодняшнее число. Перед тем, как рассказать, что произошло, и почему я так разозлился, замечу одну интересную особенность человеческого организма: если долго не даёшь себе спать, то через некоторое время желание лечь пропадает и клетки мозга приходят в возбуждение. Голова становится если не ясной, то способной работать уж точно. Однако это чревато: за три-четыре бессонные ночи можно поплатиться тяжелейшим нервным срывом, вызванным перенапряжением и свалиться с какой-нибудь пустяковой болезнью из-за ослабленного иммунитета. Собственно, заметил я это давно, но выразил так красноречиво впервые. Шутка.
События вчерашнего дня. Утром, как и было запланировано, сделал ещё один выезд к таможне – подошла наша очередь, но из-за неполадок с документами нас держали три дня, когда кого-либо другого, кроме Главного Инженера или его Зама они не воспринимали. У отца и так в руках все нити проекта, и ему просто невозможно всё бросить и разбираться с пограничниками. Дело даже не в разборках, самое главное, нас пропустили, но попросили сопровождать фуры к месту назначения.
Я не знал, что в городе К…е проводился митинг, эта новость не мирового масштаба, печатается только в местных газетах, к «Экзайлу» никакого отношения, казалось бы, не имеет. Я ошибся. Самое негативное отношение – эти массы разгорячённых людей с транспарантами «Мы за мир», осаждавшие дом мэра, при виде нескольких фур окончательно потеряли голову и кинулись едва ли не под колёса. Я понимаю смысл их восстания, против С.Р.О., но при чём здесь мы? Явление массы, по-другому это никак нельзя объяснить.
Они возмущались, что деньги утекают на эфемерное путешествие для богатых. Нет, в этом мы коренным образом отличаемся от С.Р.О. – на Экзайле отправятся представители нескольких семей вне зависимости от их нации, положения в обществе, состояния, вероисповедания, цвета кожи и т.д. Но в чём-то они правы, я уже говорил. Простите. Но это единственный выход.
Они попытались выбить стёкла, орали, лезли на капот – благо, у водителей нашлись баллончики со слезоточивым газом, их пришлось незамедлительно применить. Мне очень жаль, надеюсь, пострадавшие быстро пришли в себя.
Тут, когда самых активных удалось мало-мальски унять (подоспела и полиция, отдельное ей спасибо, за то, что с самого начала глазела по сторонам), я обнаружил, что мотор у меня заглох и не заводится. Я в сердцах едва не сломал рычаг, обругал всех на чём свет стоит, выбрался из машины и, стараясь не оглохнуть от шума, заорал водителям, чтобы они дальше добирались самостоятельно и меня не ждали. Дорога была им известна, как и непреложное правило: уберечь груз любой ценой, поэтому долго упрашивать не пришлось.
Я остался. Сидел, задраив стёкла и двери, ждал, пока народ угомониться, время от времени проверяя двигатель - тот предательски молчал. Где-то через час в окошко постучался молодой полицейский, поинтересовался, всё ли в порядке. Убедился, что я не ранен, выслушал мою гневную тираду о том, что должна делать полиция, чтобы не допускать подобных инцидентов и вообще извещать надо было о такого рода мероприятиях, но согласился помочь с мотором. Хороший паренёк, не стал огрызаться, потом немного совестно стало, что собаку на него спустил как на первого попавшегося под руку, да он отмахнулся, сказал: «Бывает!». Осмотрели двигатель. Тут, у меня, без похвал, опыта и знаний больше, но без его запчастей я бы и метра не проехал. Наладили кое-как. Экотопливо, называется, залили; удивляюсь, как до К….а доехал – октановое число зашкаливает. Отсюда – окисление со всеми вытекающими последствиями, причём «вытекающими» и в прямом смысле слова тоже. Далее останавливаюсь, потому что дал слово не вдаваться в науку.
Залили новое топливо – не 95, конечно, но всё лучше, чем ничего или эта дрянь. Поблагодарил парня, выяснил, что зовут его Франсуа, к «Экзайлу» относится положительно, но Землю, говорит, никогда не покину, что бы ни случилось. До конца останется - только какой он, конец-то будет? Мне бы такой патриотизм – свой уже подавил, настоящим космическим волком сделался, ан нет, не до конца. Если подумать – Земля. Слово - 5 букв. Наше всё. Наше исконное, наш прародитель. То, откуда всё началось, и куда, надеюсь, мы, люди, всё же возвратимся, на нашу Голубую Планету. Есть такое чувство – голос дома.
Окончательно починил двигатель, уже добравшись до «Экзайла».
Производственное совещание, о котором уже упоминалось, проводилось для более чем узкого круга людей – считая со мной 7 человек. Прислали обещанную программу кодирования организма. Это – особая вещь, хитрая и непонятная не только в своём устройстве, но и в назначении. Я не понимаю, какую цель преследует отец, для чего он идёт таким сложным путём, неужели нет другого варианта управления Экзайлом? В конце-концов, это космический корабль, необычный, да, но и не живое существо, каким он его считает. Иногда мне кажется, что отец слишком трепетно относится к своему детищу, уверяя всех, что возможности Экзайла неограниченны вложенными функциями, он будет совершенствоваться самостоятельно и ещё проявит себя. Скептически ухмыляюсь. В чём? Да, Экзайл язык не повернётся назвать железякой, он красив, гармоничен, изящен, прекрасен, совершенен, если хотите. Но это корабль. Не более. Наверное, отец слишком много сил вложил в его создание, поэтому идеализирует его. А что же я? Я остаюсь сухим прагматиком.
Данная программа предназначена для пилота – единственного члена экипажа Экзайла. Экзайл должен быть настроен на пилота, слушаться только его голоса. Причём не только голоса – определённых фраз, смысл которых мне лишь слегка понятен. Очень раздражает, что даже я, Зам Главного Инженера, вижу перед собой сплошные загадки, в которых как раз и содержится самая суть. Между тем никто специально ничего не скрывает, в первую очередь отец, и это злит больше всего.
Отец называет ключевые фразы мистериумами, всего их четыре, они приводят в действие четыре основные системы Экзайла. Пилот, с помощью программы, кодируется на вторую часть всех мистериумов, первую же часть придётся произнести другому человеку. Все тексты мистериумов будут храниться в строжайшем секрете. Но разве сам Экзайл – не есть главная тайна? Пилот нужен Экзайлу не всё время – если форсирование между Землёй и Престелом осуществляется периодически, пилот может и отсутствовать на борту, однако для того, чтобы произвести первоначальный запуск, он необходим. Это я передаю со слов отца. Пока он говорил, в моей голове никак не укладывался вопрос: к чему такие сложности? Но довольно об этом. Экзайл наделён совершенным двигателем, способным работать очень и очень долгое время без какого-либо ремонта, и в этом наша гордость.
Однако есть одно обстоятельство, показавшееся мне странным. Экзайл навсегда настраивается на пилота, получается, последний является его узником. Когда я спросил, какими методами было достигнуто это, мне ответили, что программа действует на генную информацию человека таким образом, что затормаживает его рост и способствует бесконечному восстановлению любых клеток. Не знаю, что там с клетками, но главное: пилот живёт вечно, до тех пор, пока существует Экзайл. Это две неразделимые составляющие, но если Экзайл – всего лишь корабль, то пилот – человек. Разве человек – это так уж мало?
Отец отказывается говорить со мной на эту тему, считает, что одна человеческая жизнь не перевесит общего блага (пресловутое «общее благо»!), цель оправдана средствами. К тому же пилот не умирает, просто навсегда застывает в том возрасте, когда на него подействовали программой.
Разве они не представляют – «жить вечно»? Да и я не очень представляю. А кому-то придётся так жить. Кому – неизвестно, пилот пока не найден.
На этом завершаю третью запись. Кстати, Жан Эраклеа помог, и очень существенно, без него я бы, пожалуй, не справился. Он хороший работник, мастер своего дела, но ведёт себя чересчур высокомерно, и его бесконечные шуточки действуют на нервы.
26 ноября 2095 г.
Я в городе, в своей старой квартирке, которую снимаю вот уже полгода, на столе – чашка горячего ароматного кофе, чтобы не уснуть. За окном уже стемнело, температура резко упала, если выйдешь на улицу, в лицо летит колючий снег. Этот вечер для меня – последний в городе, я мысленно прощаюсь с ним, с его серыми, но до боли любимыми улицами, с его парками, строениями, свежей травой по весне, которую я больше никогда здесь не увижу, с его палатками, магазинами, машинами, с его неповторимым обликом. Я побывал в многих городах, но сейчас хотел бы сказать «прощай» каждому из них, ведь наше путешествие – не переезд из одного города в другой, и даже не переселение с материка на материк – мы отправляемся в абсолютно новую, неизведанную галактику. Мы, все 10000 человек, прошли жёсткий отбор физически здоровых, ведь осваивать новый мир могут только крепкие, сильные люди. Несмотря на то, что давление, состав атмосферы, почвы практически не отличается от Земного (уникальный двойник), придётся привыкать к ней, увеличивать свою популяцию, чтобы выжить.
Пожалуй, сегодня я буду сентиментальным, но, хотя я люто ненавижу это слово, искренне надеюсь, что данное сообщение никогда не будет никем прочитано – не хотелось бы краснеть потом за свои слова. Я взял из дома несколько вещей, которые послужат мне напоминанием о Земле. Одну из них я сейчас положил перед собой, рядом с чашкой остывающего кофе, от которого тонкой белой струйкой к потолку тянется пар. Это фотоальбом с детскими фотографиями, это – атрибуты памяти. Архивы. Здесь около 30 фотографий, но я подолгу рассматриваю лишь самые любимые. Здесь – наш деревянный дом под Томском, ещё живы мамины родители, мама тоже здесь, держит меня на руках, я ловлю погремушку. Не знаю, что за освещение, но лица все такие добрые, будто светятся изнутри. Это уже родилась Юля. Я не помню её совсем маленькой, наверное, потому что сам был таким в то время. А вот, оказывается, как. Ещё несколько фотографий… Отец посадил на лошадь, я тогда так боялся, сидел, вцепившись что есть силы в луку седла, а она под тобой шевелится… Незабываемое ощущение. Страшно, и в то же время здорово, но я, как и всякий мальчишка, старался не показать виду, ещё пятками лягал. Для храбрости, видимо.
Пруды. Любимая фотография – вся наша семья (дедушка и бабушка к тому времени умерли) на холме, а за спиной яркими пятнами светлеют несколько чистых озёр, окаймлённых валунами. Мы ездили туда ловить рыбу, купались. Посередине стоит отец, держит за руку маму. Они оба улыбаются, мама тихо и спокойно, от её улыбки всегда становилось тепло, отец широко, радостно, приставил руку в толстой перчатке к шлему, будто отдаёт честь, весёлые морщинки бегут от глаз. Рядом – дедушка Максим и бабушка Валя, папины родители. Дедушка, сухонький, похожий на стручок, что-то втолковывает бабушке, та беззлобно отмахивается и смотрит в кадр. Тётя Виталия со своим бородатым мужем. На переднем плане – мы с Юлей, держимся за руки, другие руки вытянули в разные стороны. Юля здесь в платье, золотые волосы развеваются по ветру, оживлённая вся, радостная. Я тоже веселюсь, но лицо почему-то немытое. Наверное, опять у берега с рачками возился.
Но здесь присутствует ещё некто, чьего имени я не называл. Он дружески обнимает за плечи отца, но его выражения лица разобрать нельзя – это место прожжено сигаретой. Я сам это сделал.
У отца в потайном ящике есть такая же фотография – один раз я видел, как он держал её в руках и что-то прошептал одними губами. Я хорошо помню этого человека, он не раз бывал у нас. Теперь о нём можно узнать через любые информационные источники – газеты пестрят сообщениями о С.Р.О., главой которого он и является. Сначала уехал в другую страну, прожил там семь лет, баллотировался куда-то в местную администрацию, затем вовремя понял и сумел использовать экономическую обстановку, оказался на гребне волны, которая и вынесла его в канцлеры С.Р.О. Предводитель данной организации, фактически – властелин мира, навязывающий простым смертным свои условия. С чего начинал и как высоко поднялся! Я поражаюсь столь быстрому взлёту, столь успешной политической карьере, но в то же время ненавижу его идеалы и ценности. Он отдалился от нас, его вычеркнули, вместо лица – чёрная обгорелая дырка, и лишь память отца хранит светлые воспоминания о своём брате, Владимире Ковалевском.
Последняя фотография из этого фотоальбома – куда более поздняя. Она даже не вставлена – просто вложена между последним файлом и обложкой. На ней - ракетная база, всюду снуют рабочие, чуть поодаль – служебные помещения. Я стою под руку с Мариной, рядом – её чемодан: она только что прибыла с вокзала. На шее, под воротничком, болтается массивный фотоаппарат – Марина репортёр, она всегда в эпицентре событий, не раз рисковала жизнью в погоне за лучшими кадрами. Что поделать – война уже началась, пусть и негласная. Я бережно сжимаю её руку, она смеётся. Марина. Короткая рыжая стрижка, серые выразительные глаза - бездонный колодец. Гордая, сильная личность, но вместе с тем добрая, душевная, самоотверженная. В ней каким-то непостижимым образом сочетался темперамент и мягкость характера. Упорная. Но не самоуверенная. И себя не пощадит, и другим отдыхать за чужой счёт не позволяла. Всегда первая, всегда готова, даже если и делает это впервые, но не глупа. Яркая, и в то же время тихая, хозяйственная. Уж если думает что, так без обиняков и скажет, и неважно, что как обухом по голове.
А за спиной – золотой, прекрасный, изящно вытянутый полумесяцем Экзайл… В лучах солнца искрит, светится, переливается, сияет мириадами солнечных зайчиков. Наше творение, наша золотая надежда.
Мы тогда ненадолго приехали сюда вместе – приблизительно год назад, она взяла отпуск, мне отпуск брать было нельзя, но я всегда находил время, чтобы поговорить с ней. Мы встречались уже довольно долго, Марина также была противников С.Р.О., снимала на видеокамеру «предварительные меры» их устрашающей деятельности. Она разговаривала с обречёнными на смерть жителями города, зараженными тифом, который аэрационным путём распространили по окрестностям самолёты С.Р.О. Не боялась заболеть. Вела репортаж с места выступления обезумевших демонстрантов (на собственном опыте знаю, насколько это страшно), поджигавших машины, несколько раз доводилось ей присутствовать и во время бомбардировок. На вопрос, не страшно ли ей, пожимала плечами: «Работа такая».
В апреле она отправилась по работе в Лос-Анджелес, была приглашена в качестве репортёра на Всемирную конференцию С.Р.О. Последний раз, когда я её слышал, она звонила из Германии, сердилась, что с рейсом какие-то задержки. Обычное столкновение с другим мирным самолётом С.Р.О., где-то посередине Атлантического океана – перепутали координаты. Навигатору дали пожизненный срок. Сколько уже крушений – вздохнёшь, но не задумываешься, какого другим людям, получившим известие о том, что их родных или любимых больше нет.
Но мне тяжело. Болит душа, когда вспоминаю её, гляжу на эту фотографию, где она улыбается, она счастлива. Ведь, то, что я говорил ранее, пытаясь описать её – это только жалкие судорожные слова. Когда истинно любишь, то тебе нечего сказать, если любимый рядом – вы понимаете друг друга без слов. Если нет, то слова бессильны против разлуки, которая будет тянуться до конца оставшегося в живых. Я надеюсь, что и в последний момент она была счастлива, что не зря появилась на свете. Она всегда хотела летать.
Вот то, о чём я собирался рассказать ещё в первой записи, но это было последнее обращение к памяти, не считая того, что после её смерти я возненавидел С.Р.О., так как был убеждён, что его самолёт не случайно оказался там, что уж он вёз там – неизвестно, но точно не пассажиров. Опуститься мне не дала работа – С.Р.О. сократил сроки, и нам пришлось увеличить скорость строительства. Каждый был занят своим делом, у каждого этих дел было невпроворот. А теперь… неужели ВСЁ готово? Да, ВСЁ. Абсолютно. Кроме пилота. Отец дал задание найти его, но что именно он хочет? Почему не подойдёт любой человек, который бы согласился на это? Зачем такие сложности «принеси-то-не-знаю-что»? Я всегда уважал его, но не понимаю суть просьбы. Зачем? Кого именно нужно найти?
Кофе совсем остыл.
27 ноября 2095 г.
Я приобрёл нечто, о чём раньше даже подумать боялся. Марина погибла, все мечты о будущем семейном очаге канули на дно Атлантического океана, я выбрал, а точнее, вынужден был выбрать стезю космического волка, одинокого, независимого, ни к чему не привязанного. Я ошибся. Теперь я понял, как это замечательно, когда у тебя есть дети и ты можешь заботиться о них, мир сразу делается добрее, не обращаешь внимания на мелкие неприятности – что тебе до них, когда рядом – твоё счастье. Сейчас она тихо посапывает носиком в моей каюте, укрытая курткой – ничего более подходящего, увы, не нашлось, а я с замиранием сердца пишу у себя дневнике едва ли не дрожащей рукой – события минувшей ночи ещё не могут отпустить.
Я спал. Кажется, мне снилось, что мы уже летим на Экзайле, и с огромной смотровой площадки можно увидеть космические просторы, звёзды, словно островки, разбросаны на бескрайность в просторах Вселенной. Я был не тем, кто я сейчас, а маленьким мальчиком лет шести, заблудившимся в Космосе, возненавидевшим его непостоянство и бесконечность, я боялся, но не плакал, а продолжал смотреть в иллюминатор широко распахнутыми, по-детски бездонными глазами. Далее я наблюдал со стороны, теперь уже будучи мужчиной.
Малыш приблизился к экрану, занимавшему почти всю стену, и встал на красную платформу посередине – послышался скрежет, золотые щиты, составлявшие поверхность пола за платформой, разъехались в разные стороны, и из темноты образовавшейся бреши поднялся пульт управления, отдалённо напоминавший чёрное пианино, которое когда-то стояло у нас в детской. Пианино с множеством кнопок, клавиш, рычагов, снабжённых белыми греческими названиями, подчас сокращёнными.
Мальчик не испугался, не убежал, а принялся с любопытством осматривать пульт. Навстречу плыли звёзды. Неожиданно я почувствовал, какой гнетущей стала тишина, казалось, вот-вот лопнут барабанные перепонки. Я приблизился к малышу и взял его за плечи. Он вздрогнул. «Не бойся», - выдавил я, попытавшись улыбнуться. Наверное, вышло дико: он посмотрел на меня полными ужаса глазами и принялся вырываться. Я ещё крепче сжал руки. «Не бойся, - повторил я, - я не причиню тебе никакого вреда. Только согласись вести корабль. Ты сможешь, я знаю это. Мне известны все четыре мистериума, просто произнеси их вторую часть. У тебя нет выбора».
Он дёрнулся ещё раз, а я… я наслаждался своей властью. Теперь, вспоминая сон, я ненавижу того «я», того деспота, который так поступил, главное: я не вижу причины. Я не верю, как это мог быть я.
Я крепко вцепился в его худенькие, щуплые плечики, но он изогнулся, ужом выскользнул из рук и бросился к выходу – я лишь запоздало цапнул воздух, где секунду назад была его курточка. Я слышал, как он кричал: «Помогите! Помогите!», - тоненько, пронзительно, по-детски. Звук эхом отражался от посеребренных стен, усиливался, нарастал…
«Помогите! Помогите!» - слышалось откуда-то сверху. Я открыл глаза, не сразу сообразив, где нахожусь. Потом понял, что в шестиэтажном домике, в квартире, которую снимаю вот уже полгода. Взглянул на часы – полчетвёртого. Утро, а я так и не раздевался.
Шум усиливался, раздалось странное гудение, ко всему прочему добавилась возня, людские окрики, шарканье ног, топот и плеск воды. Кто-то бешено заколотил в дверь. Но мой вопрос: «Что случилось?» басом заорали: «Пожар!» На улице выли сирены – очевидно, пожарную уже вызвали. Я подхватил чемоданчик со всеми необходимыми вещами – их у меня было немного, сгрёб со стола фотоальбом, сунул его за пазуху, потом, за неимением ватно-марлевой повязки, сунул под кран полотенце и, набрав в рот побольше воздуху, выскочил на лестничную площадку.
Горело этажом выше. Дым чёрными клубами полз из приоткрытой двери, языки пламени уже лизали обшивку, оттуда же доносилось и гудение. Мимо меня пронёсся, перескакивая через ступеньку, толстый сосед с узлом в руках, прижимая к носу тряпицу. В другое время я бы посмеялся, но сейчас было не до того. Я уже намеревался последовать его примеру, как вдруг крики о помощи раздались с новой силой. Это был ребёнок. Он звал свою мать, но по каким-то причинам она не отвечала ему. Не дай Бог… внутри меня всё сжалось от ужаса, но я, пригнувшись, пулей взлетел на ещё один пролёт. В голове билась только одна мысль, заученная с первого класса: маленькие дети любят прятаться в шкафах и под кроватями, они надеются, что огонь их не найдёт. Надеются… Мне оставалось надеяться, что там ещё есть живые люди.
Крики смолкли. Я пинком вышиб дверь, перепрыгнул через порог и, пригнувшись, стараясь дышать как можно реже, выбежал в гостиную и огляделся. В соседней комнате свирепствовало пламя, лизало красными языками стены, выло, гудело, разбрызгивало жгучие искры. Мебель жалобно трещала, отекая и становясь чёрной, а после и попросту падала, сворачивалась, сгорала. Обои потемнели – огонь распространился и по ним. Дышать становилось труднее, я понимал, что положение моё отнюдь не безопасно, но двигался чисто на автомате, благодаря инстинкту самосохранения, так сказать. Пошарив сквозь дымовую завесу по углам и никого не обнаружив, я решил осмотреть другую комнату, до которой огонь ещё не добрался, однако дым уже стлался в щель над полом, поэтому нельзя было терять ни секунды.
Здесь было странно тихо – только огненные дорожки из-за порыва ветра распахнутой двери взметнулись повыше. Из-за дыма я практически перестал что-либо соображать и, потеряв координацию движений, едва не налетел на книжный шкаф, затем всё-таки взял себя в руки, протёр покрасневшие глаза – и увидел малышку, забравшуюся с ногами на диван. Она сидела зажмурившись, обхватив руками колени и уткнув в них голову – даже не пряталась, наверное, боялась выйти в прихожую и считала, что если не шевелиться, замереть, тебя не заметят, не тронут. Я подхватил её на руки – пушинка. Она даже не сопротивлялась, обвила шею ручками и отвернулась, стараясь не видеть обступающего огня. Неподалёку что-то рухнуло. Я выскочил из комнаты.
Теперь уже горело всё – тряпица пересохла и нужного эффекта не давала: я отшвырнул её в сторону, после чего рванулся к входной двери. Я хорошо помню, что мне было очень страшно – но не за себя. За маленькую девочку, умоляющую о помощи, которую я должен был спасти во что бы то не стало. Я не ставил это себе в подвиг – я был обязан.
Что-то треснуло позади – искры насыпались мне на спину и едва не прожгли до кости – по крайней мере, боль была ужасная. Я невольно вскрикнул и попытался отряхнуться. Слава Богу, куртка не загорелась. Ещё сильнее скрючившись, выскочил на улицу, прижимая к себе девчушку. Как раз вовремя – внутри что-то глухо ухнуло и обвалилось.
На улице уже собралась толпа – пожарники разгоняли их и направляли шланги прямо в окно пылающей квартиры. Тёмно-синяя канадская ночь, серо-чернеющий шестиэтажный дом с палисадником, и зарево, ярко-алое зарево, необычная подсветка изнутри. Суетящиеся работники пожарной охраны казались лишними, выглядели нелепо на фоне столь торжественного рассвета. Впрочем, я отвлёкся.
Я заметил, что малышка зашевелилась, открыла глаза и тут же их зажмурила. Я попытался улыбнуться ей – наверное, внешне я ничем не отличался от разбойника – обгорелый, волосы дыбом, в тлеющей куртке, со шрамом на полщеки. Но нет, вскоре она осмелела и спросила, кто я, захотела встать на ноги – я ответил, но на землю спускать не стал – на ногах у неё были только пушистые тапочки в форме лягушат, а температура ночью резко упала до пяти градусов. В свою очередь, спросил её имя.
- Аль, - ответила она серьёзно, потом прибавила: - Гамильтон.
Немного помолчав, снова задала вопрос:
- Где мама?
Я пожал плечами, потом спохватился, сказал:
- Где она была?
- Дома. Она спала.
Снова я увидел дверной проём с ярким огненным красным заревом по ту сторону. Оно, как живое, шевелилось, плясало, вставало на дыбы, взмахивало крыльями – а может, мне лишь почудились эти метаморфозы, к тому же, там не хватало свежего воздуха. Неужели она сгорела? Взрослая женщина? Я вытер ладонью лицо.
Оглушительно завывали сирены пожарных машин и «скорые», резали пронзительными визгами уши – я стал опасаться за самочувствие моей спутницы, но она выглядела более-менее нормально и была только сильно напугана происходящем. К тому же она, судя по выражению личика, не слишком доверяла мне и хотела вернуться домой. «Было бы куда», - усмехнулся я, оборвав поток мыслей. Огонь практически затушили, он уже больше не бушевал в окнах, уничтожился под струями огнетушителей и шлангов, оставив после себя тихо поблёскивающие угольки, мокрый пепел, сажу, грязь, чёрные пустоты и осознание того, что всё прошлое сгорело здесь, на шестом этаже кирпичного домика, на планете Земля.
Толпа мерно гудела и шевелилась, вздрагивая огромным туловом от ночной сырости и громко обсуждала потерю, но все эти возгласы, крики, говор, гомон, ругань, возня и прочее слились в один неясный, нечленораздельный шум. Вдруг он стал громче, оживлённее, послышался чей-то плач, толпа ахнула, расступаясь перед носилками, которые два дюжих пожарника вынесли из подъезда. Что-то бесформенное, вытянутое, накрытое тёмной тканью. Толпа волнами расступалась в разные стороны, отворачивалась, а потом провожала любопытными взглядами. Пожарники неуклюже топтались, пробивая себе путь к «скорой», рядом уже шли медсёстры, пытавшиеся, хоть и неумело, освободить дорогу. Процессия приближалась, я принялся протискиваться к носилкам, отталкивая встречных плечом, меня словно тянуло к чёрному объекту, недвижно лежащему на носилках, но при этом я старался не повредить Аль. Они были уже у машины, когда угол брезента завернулся под порывом ветра… все невольно отшатнулись, кто-то сдавленно закричал. На белом переносном белевшем в ночи ложе лежала женщина. Я понял это сразу, хотя она была практически сожжена заживо, кожа почернела, волосы обгорели, черты лица искривились в ужасной гримасе… Я не буду подробно здесь всё описывать, но на меня её вид произвёл огромное впечатление, едва ли не поверг в шок. Я не мог пошевелить, только наблюдал, как тело вносят в тёмные нёдра «скорой помощи», машинально закрыл глаза Аль рукой, но она громко взвизгнула и стала вырываться. Спрыгнула на землю, едва не упала, зацепившись шлёпанцем, поднялась и побежала со всех ног вслед уносящейся в ночь по шоссе машине, только колыхалось, наподобие светлячка, её беленькое платьице, озарённое масляным светом фонарей. Я кинулся следом и через пять прыжков настиг её – как раз вовремя: малышка повалилась мне на руки и судорожно зарыдала, снова уткнувшись в плечо. Я подхватил её. «Мама, мама», - всхлипывала она, признаюсь, у меня у самого сердце обливалось кровью, когда я нёс её к своему автомобилю. Толпа всё не расходилось – а, может, просто некуда было, и привычно провожала нас взглядом, перешёптываясь. Я погладил Аль по русой макушке, она сильнее прижалась ко мне. «У тебя ещё есть родственники? Папа? Бабушка?» - поинтересовался я. Она помотала головой. Я вздохнул и усадил девочку на заднее сиденье, снял с себя куртку, укрыл, так как она дрожала от холода. Куртка пахла перегаром и палёными синтетическими волокнами, однако была тёплой; Аль чуть слышно поблагодарила меня и завернулась в неё с головой. Я, поёживаясь, завёл двигатель и, вырулив на проезжую часть, неслышно покатил по привычной дороге навстречу светлеющему горизонту – к «Экзайлу», который, вероятно, остался единственным прибежищем для тех, кто так или иначе был изгнан из этого мира, на чьём пути судьбой был поставлен жирный крест и, чтобы остаться в живых, они были вынуждены искать другой мир.
Аль так и не просыпалась, только пробормотала что-то, когда я поднимался с ней в свою каюту. Так я и оставил её, маленькую, одинокую, теперь она полетит вместе с нами искать счастье и, возможно, (надеюсь) она найдёт его. Не здесь. Там. Миновав дорогу вне времени и пространства, преодолев Млечный Путь из мириадов звёзд.
Что-то я замечтался, меня охватило ни с чем не сравнимое тёплое чувство, я даже сам улыбаюсь, глядя на себя в зеркале. Неужели это я? А, между тем, мне предстоит разговор с отцом – он зачем-то вызвал меня. Надеюсь, не очередные неполадки – после сегодняшней ночи я совершенно без сил, к тому же ожоги на спине, пусть и несильные, – весьма неприятное ощущение, так что хотелось бы поскорее с этим покончить.
27 ноября 2095 г. (вечер)
Юля часто говорила, что не всё так просто, как кажется на первый взгляд. Но я не понимаю. У меня опускаются руки, и сижу, бессмысленным взглядом уставившись в одну точку, между тем Аль играет с какими-то винтиками у меня на кровати, невпопад отвечаю на её вопросы. Похоже, она уже обиделась. Прости, девочка, но мне сейчас правда есть, над чем подумать. Над чем, ха. Над глобальным и над твоей судьбой. По чьей-то иронии так получилось, что теперь я распоряжаюсь ей. Но это не приносит мне ни радости, ни удовольствия – я должен решать. И в этот раз я сознательно бегу от ответственности, казню себя в своих записках… Но мне не скрыться. Я должен этого сделать. Иного выхода нет.
Ты ещё не знаешь, как я терзаюсь от одной мысли, что возьму тебя за руку, спрячу, скрою под улыбчивой маской предательское волнение, возьму тебя за руку и поведу по серебристым коридорам Экзайла. А ведь ты покорно пойдёшь за мной, ты уже не чураешься меня, одинокая, ты быстро привязалась и смотришь на меня, как на защитника. Боже мой, как я мог знать, что так получится! Если бы мог! Я спас тебя от огня, я дал тебе жизнь, но теперь наступит куда более страшное испытание. Страшное, потому что вечное. Я улыбнусь тебе на прощанье. Почему на прощанье? Ты проснёшься всего лишь через полчаса. И не почувствуешь разницы. А вдруг почувствуешь? А вдруг не проснёшься? Если в аппарате допустили ошибку? Если она смертельна? Но даже если всё пройдёт гладко, ты уже станешь другой, хотя поймёшь это далеко не сразу. Ты скажешь, повинуясь приказу, вторую часть мистериумов, и мы отправимся в Престел. Что будет там? Что? Этот вопрос измучил меня. Почему тебе не оставят жизнь обычного человека, почему перед тобой невольно поставят выбор между смертью и жизнью вечной? Почему будет выбирать техника, такая холодная? Невольно – так как это вопрос выживания других изгнанников, нескольких сотен. Это вопрос, это цель нашего проекта. Но почему именно ты – пилот?
Отец говорит, что больше некому. Подходящая кандидатура, говоря современным языком. Отец усмехнулся и сказал, что я ещё слишком молод и цепляюсь за понятия. Я вспыхнул. Сирота, у неё не осталось ничего – разве этого мало? Зачем ставить такой выбор?
- У неё нет матери, значит, ничьё сердце не будет рваться от горя. К тому же, мы не убиваем её. Небольшой эксперимент во благо тех, кто выживет. Они и так не побоялись стать пассажирами Экзайла – что ещё ты от них хочешь?
- Я сам могу пройти этот «эксперимент».
- Нет, здесь нужны взрослые, я предчувствую, что они могут использовать Экзайл в личных интересах. Она подходит как нельзя лучше. Подумай только, какое счастливое совпадение. Признаться, в последний день перед отлётом я уже начал отчаиваться, что придётся брать на это любого ребёнка.
Примерно так сказал мне он. Ненависть душит, я сжимаю кулаки, Аль изумлённо глядит на меня из угла, я оттаиваю. Остаётся только ощущение бессилия – неужели всё окончательно решено? Чёртов С.Р.О.! Чёртовы Ковалевские! Чёртовы учёные! Чувствую, буквально ощущаю, как злость, словно дурман, обволакивает меня.
Но я не могу ненавидеть проект, не могу ненавидеть «Экзайл», не могу ненавидеть сотни отчаявшихся людей, бросивших всё ради неизвестного. Они тоже – изгнанники. Мы все. Планета изгоняет нас – прости, я думаю, когда-нибудь мы вернёмся. Я не могу… Тяжело… Нужно взять себя в руки… Ради всех. Прости, девочка, прости, если я ломаю тебе жизнь.
Тебя усыновят Гамильтоны – они хорошие люди, к тому же твои однофамильцы. А я… я что-нибудь обязательно напишу здесь. Через несколько дней, когда мы прилетим. Всё изменится…
Рисунок Аль.
Лави, взъерошенная и ещё окончательно не проснувшаяся, потянула ручки двери на себя и по низеньким деревянным ступенькам спустилась во двор, где уже стояла, накрытая от насекомых, бадья с водой, приготовленной ещё со вчерашнего дня и поэтому остывшей за ночь. Теперь в Анатоле воды было если не «залейся», то, во всяком случае, всем хватало. Лави с наслаждением потянулась и широко зевнула, затем сбросила крышку и, словно пловец, нырнула в бадью, точнее, опустила лицо и руки. После выпрямилась, протирая глаза, ещё раз плеснула на себя, довольно фыркнула и поспешила к сараю, отряхиваясь так, что брызги летели во все стороны. Первым делом надо проверить ваншип. Удостоверившись, что он находится в стадии «боевой готовности», ничто не сломано, а двигатель в полном порядке, она похлопала его по обшивке – ваншип ответил приятным звоном – и вернулась в дом.
В небольшой, залитой солнцем кухне уже ловко управлялась со сковородками Дуня – кто бы мог подумать, что из этой девушки-солдата Дизита, не знавшей в своей жизни ничего, кроме снегов, жёсткой дисциплины и сырого голубиного мяса, получится великолепная хозяйка? Лави была превосходным навигатором и механиком, знала толк в технике, но Дуня оказалась как раз тем человеком, который может зажечь этот «домашний очаг». В первую очередь, для Морана.
Девушки поздоровались. Лави, глядя на то, как работает Дуня, всегда поражалась её ловкости, но не завидовала, а иногда, в свободное время, брала у неё так называемые «уроки по ведению хозяйства». Сегодня, судя по ингредиентам, на завтрак всех ждали блины. Лави вынула из шкафчика хлебец, разрезала его на две части и, напевая традиционное: «Долька-долька, майонез – получился бутерброд», принялась делать сухой паёк в дорогу – сегодня утром они с Клаусом должны были доставить депешу в Минагис, и, скорее всего, вернутся к вечеру – необходимо ведь ещё получить ответ и посетить Её Высочество Императрицу. Завернув бутерброды и прихватив сумочку с водой, Лави опять помчалась в сарай, по пути ворча на своего друга, мол, опять Сонная Башка дрыхнет и, похоже, никуда лететь не собирается.
Нужно было заправить топливо; девушка, сидя верхом на ваншипе, с силой откручивала клапан – там что-то заело. Вдруг кто-то дёрнул её за рукав – Лави обернулась. Перед ней стояла Аль и сжимала в руках какой-то листок. Лави рукавом вытерла мокрый от напряжения лоб.
- Привет, - улыбнулась она. Потом нахмурилась.
Взгляд Аль блуждал по стенам сарая, она оглядывалась, комкала листок и точно хотела что-то сказать.
- Что такое? – встревожилась Лави, спрыгивая с ваншипа. Она обхватила Аль за плечи и присела на корточки – так было удобнее смотреть ей в лицо.
Девчушка протянула ей листок.
- Вот…
Лави удивлённо изогнула бровь – на обратной стороне был рисунок: чуть полноватый мужчина лет тридцати, в очках, с грустными глазами и тёмно-русыми волосами до плеч, которые, словно шапочка, покрывали его голову. Тоненькие усики вносили некоторый аристократизм. Одет в форму, но не из Дизита, не из Анатоля, не с Сильваны – тёмный пиджак, сверху чёрная с золотистыми дугами на плечах куртка – наверное, там холодно, тёмные штаны и тупоносые ботики опять-таки с золотыми дугами. Он стоял на лугу, под ногами – поникшие травы, а за спиной - Лави никак не ожидала – Экзайл. Такой, каким он стал после войны с Гильдией год назад – не монстром, не чудовищем, но приносящим жизнь межпланетным курьером.
- Сама нарисовала? Здорово! Кто это?
- Я не знаю. Мне приснилось. Я помню, что это когда-то было. Но не помню, что. Это было очень давно, - заключила она серьёзно.
Лави пожала плечами, продолжая рассматривать рисунок. Глаза Аль наполнились слезами.
- Лави… Вы ведь тоже уйдёте? И ты, и Клаус, и София? Все.
- Мы уйдём? Куда? Мы тут, – не поняла девушка.
- Как Дио, Гита, как… он, - она кивнула на картинку.
- А… ты имеешь в виду, - Лави осеклась. – Но так все…
- Что там такое? С добрым утром все! – в сарай вошёл сияющий Клаус, однако, заметив настроение девушек, стёр улыбку с лица и подсел рядом.
- В чём дело? – поинтересовался он.
Вместо ответа Лави протянула ему рисунок.
- Интересно. Я и не знал, что ты научилась так хорошо рисовать. Кто это?
- Она не помнит, но знает, что это когда-то было. Очень давно.
- Интересно, - Клаус повертел в руках листок и задумчиво поскрёб подбородок. – Совсем ничего? – переспросил он.
- Не-а. Ничего, - грустно ответила девчушка.
- А в чём причина? Ты из-за этого такая грустная?
- Аль боится, что когда-нибудь нас не станет, - снова ответила за неё Лави.
- Ну… Ну пока мы вместе. Будем вместе ещё очень долго. А потом… Люди не умирают, они просто улетают, - неожиданно нашёлся Клаус. - Далеко-далеко… в небо.
Аль тихо вздохнула, Лави машинально ковыряла бок ваншипа. Ребята помолчали.
- А вообще, у меня есть идея! – воскликнул юный пилот, вскакивая с колен. – Аль, у тебя есть карандаши? И ластик?
Малышка оживилась и, порывшись в кармане платья, вынула пару простой и синий карандаши и резинку.
- Замечательно! – Клаус перевернул листок и начертил три не совсем ровных кружочка.
- Что это? – недоверчиво покосилась Лави.
- Сейчаааас… Секрееет, - мальчик даже прикусил язык, старательно вырисовывая человеческие фигурки.
Девушки внимательно наблюдали за порывистыми движениями его руки. Он рисовал не очень умело – прочерчивал вспомогательные линии чересчур жирно, затем стирал их, но постепенно черты лица становились всё более похожими…
- Это мы! – радостно вскричала Аль и захлопала в ладоши.
- Ага.
- Только, - она указала пальчиком, - у тебя очень толстые руки. Как Дунины сардельки.
Все расхохотались.
– Ладно, хорошо, - отсмеявшись, выговорил Клаус и стёр руки совсем. – Рисуй ты. У тебя гораздо лучше получается.
У Аль действительно получалось гораздо лучше – ребята не знали, где они так научилась, но факт оставался фактом – линии ложились правильно, неярко - чтобы их потом легко можно было стереть - и верно. Вот уже стояли они, обнявшись, улыбающиеся Клаус, Лави и Аль. Ветер мягко перебирает волосы, одеты они в лётные костюмы. Где-то рядом должен быть их ваншип…
- А давайте нарисуем всех вместе? – оживлённо спрашивает Лави.
- А как же! Всех. Всех друзей!
Они так были поглощены рисованием, что не заметили, как в сарай вошли две девушки, первая немного задержалась у входа, вторая же, с короткой стрижкой, чеканным шагом направилась прямо к ребятам.
- Вот письмо, Клаус, привет, Лави, привет, Аль, – на одном дыхании произнесла она.
- Спасибо, Татьяна, - Клаус принял из её рук золочёный цилиндр с печатью из пяти звёзд. Девушка слегка улыбнулась; прибыв сюда, она снова стала той Татьяной, какой она была после их возвращения из пустыни. Алисия тем временем, приветливо улыбаясь, успела поздороваться со всеми и теперь внимательно разглядывала рисунок.
- Красота какая. Смотри, Татьяна!
Обрадованная Аль кинулась им всё рассказывать.
- Мы их нарисуем…
- Всех вместе…
- Устроим сюрприз…
- Когда прилетим…
- Думаю, они удивятся…
- И Дио!...
- И Дио...
- Он же наш друг…
- Ну а мы полетели, - крикнул уже из ваншипа Клаус, надевая очки. Лави подняла вверх указательный палец - Татьяна и Алисия ответили тем же.
- Полетели!
- Вперёд!
Двери сарая растворились, ваншип, разогнавшись, оторвался от земли и вскоре серебряной искоркой исчез среди белых облаков.
[ /MORE]
-
-
28.06.2009 в 23:22дочитаю если, выскажусь повнятнее.
-
-
29.06.2009 в 00:22-
-
29.06.2009 в 00:24